Третий — тоже весьма почтенный и заслуженный человек, Владимир Иванович Малышев, литературовед, археограф, на момент дискуссии — кандидат филологических наук, собиратель древнерусских рукописей, создатель Древлехранилища Пушкинского Дома, которое в настоящий момент носит его имя. Лихачев всегда относился к Владимиру Ивановичу с величайшим уважением, проводил после его смерти «Малышевские чтения», написал вступительное слово к сборнику памяти Малышева. Но в то время, о котором идет речь, из-за гипотезы Зимина отношения Лихачева и Малышева испортились.
Кроме перечисленных, было еще немало ученых, в той или иной степени поддерживающих Зимина, было много сочувствующих, советующих, помогающих ему в работе, в поисках материалов. «Бунтарское» поведение Зимина в те годы встречало горячую поддержку в обществе, бурно стремящемся к переменам.
Противостоять этому, как бы «передовому» мнению, Лихачеву было нелегко. Однако и в этой критической ситуации он держался безупречно, не совершил ни одного некорректного поступка, нигде «не ставил ножку» Зимину. И даже искренне возмущался, когда нечто подобное было. Он пишет: «Я получил от секретаря академика Тихомирова его возражения на тезисы Зимина. Возражения его столь же грубы, сколь и беспомощны… Если только эти возражения станут известны, то позиции Зимина еще больше укрепятся».
Лихачев пишет письмо академику-секретарю ОЛЯ АН СССР В. В. Виноградову с предложением не делать секрета из работы Зимина, опубликовать ее, дать возможность спорить с ней.
Однако время тогда было глухое — и победила «партийная» идея закрытого обсуждения книги. А. А. Зимину было предложено представить в Отделение истории АН СССР рукопись книги для закрытого обсуждения, чтобы успеть закрыть эту проблему до сентябрьского Всемирного съезда славистов.
Друзья советовали Зимину уклониться от этого явно «разгромного» мероприятия, но того «увлекла идея, — как писал его ученик Каштанов, — покорить читателей и слушателей смелой гипотезой и стройной системой доказательств… А. А. был страстным полемистом, любил споры и рвался в бой, веря в правоту своих выводов».
Книга его росла стремительно. В своих письмах друзьям и сочувствующим в марте 1963 года Зимин сообщает о семи авторских листах рукописи, в начале мая — о шестнадцати, в конце июня — о двадцати, а 11 июля — уже о двадцати двух авторских листах.
Один из сторонников Лихачева, Владимир Борисович Кобрин, в своих воспоминаниях удивлялся: «Как этот человек успевал за год, а иногда и в считаные месяцы создавать книгу объемом 25–30 авторских листов?»
9 июля книга в объеме 22 авторских листа была представлена Зиминым в дирекцию Института истории. Уже на следующий день Отделением истории (совместно с вице-президентом АН СССР и Идеологическим отделом ЦК КПСС) было принято решение — напечатать рукопись в двенадцати экземплярах и устроить узкое, закрытое обсуждение.
Лихачев действует решительно, отстаивая главное: свою репутацию и репутацию «Слова», он пишет члену ЦК КПСС академику П. Н. Федосееву, от которого зависела судьба книги: «Хотя я всей работы А. А. Зимина не читал, но я убежден, что нужно опубликовать всю работу Зимина, не делая из нее никакой секретности. Так как читать ее будут не только специалисты, а люди, которым по неосведомленности может показаться, что в аргументах А. А. Зимина много нового и убедительного, то публиковать ее надо не отдельно, а в составе сборника „К вопросу о подлинности ‘Слова о полку Игореве’“, где должны быть напечатаны ответы и доказательства подлинности „Слова“ — членкора В. П. Адриановой-Перетц, мои, некоторых лингвистов, востоковедов и фольклористов».
Однако все пошло по-другому — хуже и для Зимина, и для Лихачева, заинтересованного, чтобы книга была издана и покров таинственности и значительности исчез. Но вместо этого обиженный Зимин забирает книгу, поскольку его обманули: обещали 150 экземпляров, а теперь печатают 20.
Эта история еще долго будет интриговать всех: как же все было на самом деле? События тогда особенно накалялись из-за того, что приближался Пятый международный съезд славистов в Софии в сентябре, и власти, курирующие эту тему, конечно, хотели до этого решить вопрос относительно одного из главных столпов славистики — «Слова о полку Игореве». Но они все сделали, как и обычно, с медвежьей грацией.
С подачи В. В. Виноградова возобладало такое мнение: «…автор честный, но увлекающийся… надо до съезда обсудить книгу». В ЦК созрело решение: отпечатать книгу на ротапринте в количестве двадцати экземпляров и раздать на отзыв специалистам, и затем устроить обсуждение. Сторонники Зимина всячески советовали ему уклониться — но Зимин, опьяненный чувством своей правоты, рвался в бой.
Зимин просит Лурье набросать список авторитетных специалистов, на чье мнение можно положиться, чтобы пригласить их на обсуждение. Этот список всячески варьируется. Лихачев, ознакомившись с ним, отмечает, что в нем почти нет специалистов по «Слову о полку Игореве». Если бы послушались Лихачева и напечатали книгу, напряжение давно бы спало, а так история все более накаляется и запутывается.
Уже измотанный, отчаявшийся Зимин пишет Л. А. Дмитриеву, также сотруднику сектора, ученику Лихачева: «Я дал 180 человек… подскажи, кого еще. Хотят провернуть до Съезда славистов».
Обсуждение снова переносится в Институт истории, но оттуда следуют все более и более абсурдные предложения. Читая их, вспоминаешь горькую шутку той поры: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!» Следуют такие предложения: напечатать 26 экземпляров!.. но на руки никому не давать. Затем: напечатать 100 экземпляров, но пригласить 30 человек… и на руки никому не давать!
Умеют у нас издеваться.
Зимин понимает, в конце концов, что единственный, кто постоянно держит одну и ту же честную позицию — это Лихачев. И он пишет ему и благодарит за письмо Лихачева Федосееву, в котором Лихачев настаивал на широком издании книги Зимина.
«…Я очень виновен перед Вами… что вольно или невольно доставил Вам волнения, как раз тогда, когда Вы больше всего нуждаетесь в покое, заботе и внимании (после тяжелой операции. — В. П.). Зная Вашу сердечную и старинную дружбу, прошу Вас только одно — поймите меня и, если можете, простите… Еще раз от всей души благодарю Вас за все добро, что Вы сделали и для меня, и для нашей науки. Желаю Вам здоровья и еще раз здоровья.
Всегда Ваш А. Зимин».
В результате, как это обычно бывает у нас, все произошло наихудшим образом. И книга Зимина к Съезду славистов не была ни обсуждена, ни опубликована (что, естественно, произвело самое худшее впечатление на участников съезда, тем более зарубежных), и сам Зимин не поехал на съезд.
1 августа он уезжает в Крым. Это, конечно, слабое утешение — вместо успешного, как казалось ему, выступления в Софии. В письме Малышеву он сообщает: «Решил отказаться от поездки в Софию сам. Этак будет лучше. Пришла бумага, что я могу ехать как турист. Зачем мне это нужно? Пускай едет Лева Дмитриев со своим шефом». — И добавляет в конце: «Книга будет издана! Уверен до конца!»
