— Помню! — оживился я. — Не раз ходил по этой кривой дорожке! Рядом как раз был бар! Один раз я оттуда даже в милицию попал!
— Ну вот, — дождавшись окончания моих восторгов, продолжил он, — и вдруг однажды утром мой коллега Коля Каменский, один из авторов гостиницы, сын главного архитектора города Каменского, пришел на работу и, как всегда, развернул свежую газету. Нельзя сказать, что он трудоголиком был — и день всегда начинал с долгого чтения газет… Ну — сын главного архитектора города! Но человек, в общем, хороший. И вдруг — возмутился: «О! Эти гады академики разносят наш проект в пух и прах!» Я заглянул в газету и увидел под статьей подпись — Д. С. Лихачев. А ведь он знал, где я работаю, но это ни в коей мере не остановило его… Правда для него была важнее семейных отношений.
— Да? — спросил я Курбатова. — И как вам это? Не чересчур? Не думаю, что для вас это было слишком приятно.
— …Конечно, это был шок. Я посидел некоторое время, приходя в себя. В мастерской, кажется, не знали, чей я зять… Может, обойдется? Но потом все же встал и пошел к Сперанскому. Мой принцип — быть честным во всем. «Знаете, — сказал я Сперанскому, — в газете появилась разгромная статья о нашем проекте… что мы портим всю перспективу Невы». «Да, слышал об этом, — спокойно проговорил он. — И что?» — «Дело в том, что автор этой статьи, академик Лихачев — мой тесть». Сперанский был умный и очень порядочный человек. К тому же отличался быстротой реакции. «Ну и что? — тут же сказал он. — Идите и работайте».
— И ваши отношения со Сперанским не испортились?
— Да нет. Скорее, даже наоборот. До этого он как-то не выделял меня из общего числа сотрудников, а тут вдруг начал общаться и даже посылать в интереснейшие командировки: почувствовал мою откровенность, честность, что ли…
— А почему Дмитрий Сергеевич был против? Форма не понравилась? Слишком простая?
— Ну, не совсем так. Неверно считают его исключительно поборником старины, классицизма. У него еще в школе Мая был замечательный учитель рисования и черчения, который внушал им, по моде тех лет, что будущее архитектуры — в пересечении первичных геометрических форм.
— Кубизм?
— Конструктивизм. Так что Лихачев любил новую архитектуру. Из одной поездки даже привез мне альбом Корбюзье. Но в данном случае — многое было против. Как раз общественное мнение поворачивалось к сохранению исторического наследия, а при строительстве гостиницы предполагался снос исторического дома хирурга Пирогова. Против этого Лихачев и выступил. Кроме того — не устраивала его высота гостиницы — более 42 метров. Он писал, что в этой акватории есть уже одна доминанта — Биржа, и появление второй доминанты разрушит гармонию. В общем — был прав.
— А что дома? Как вы после этого с Дмитрием Сергеевичем… пили чай?
— Так же, как и раньше — абсолютно дружески. Тему гостиницы не затрагивали. Ну — Вере я, конечно, высказал свое огорчение… Но что делать? Общественное для него было выше личного! Об этом я и говорю во всех интервью…
— А вы как относились к реконструкции Невского? — спросил я Юрия Ивановича. Раз я сумел оказаться в его обществе — выясню заодно и эту тему, к которой прикасался Дмитрий Сергеевич.
— Тоже отрицательно. Я как раз тогда приехал из Вильнюса. Там было много новых интересных архитекторов. Здорово строили новые дома, но и на главной старинной улице перестроили интерьеры первых этажей. Что мне не понравилось. Приехал сюда — и тут на углу Невского и Литейного открылось как раз знаменитое кафе «Сайгон». Интерьеры полностью переделаны. И на стенах — петухи. И я тогда написал статью в «Ленинградскую правду» — «Нужны ли Невскому петухи?». Тут как раз приехали немецкие журналисты и стали говорить на встрече с Куртыниным, главным редактором «Ленинградской правды»: вы пишете только то, что вам велит ваша партия! И Куртынин показал им мою статью: «Вот, начальство за переоборудование Невского, а мы печатаем статью против!» Так что мы с Дмитрием Сергеевичем действовали независимо, но — в одном направлении. А его выступление на Градостроительном совете против реконструкции Невского было встречено аплодисментами!
…Да. Обуздал он не только власть, попытавшуюся нарушить традиции, но и хваткое, удалое племя художников… И Невский тогда остался, как был: в обшарпанных, но строгих фасадах.
А роль Лихачева в городе — и в стране — все возрастала. Его уже боялись — и прислушивались к нему. Хотя любили не все. Ему уже приходилось бороться не только с властями — порой недовольство его вызывали и «новые голоса».
Чрезвычайно знаменательна и довольно рискованна (для репутации Лихачева в глазах «передовой общественности») была его схватка с весьма модным тогда, чрезвычайно талантливым и смелым молодым казахским поэтом Олжасом Сулейменовым. Стихи его поражали яркостью, смелостью. Особенно его любили за то, что «вспыхнул» он в феодально-партийном Казахстане, где, казалось нам, все давно покрыто толстым слоем пыли и уже никогда не шевельнется. И вдруг! Помню, с каким упоением мы цитировали его яркие, дерзкие стихи: «Строители опять „строили“»…
В смысле — сообразили на троих.
«…Потом, как водится, стравили».
Цитирую по памяти — не хочется лезть в пыльный архив… Казахский ренессанс — вот чем был для нас Сулейменов! Олжас выпустил свою очередную лихую книгу «Аз и я», где среди прочих дерзостей вдруг высказал мысль о тюркских корнях «Слова о полку Игореве». Такой «вольности» Лихачев не мог простить даже «звездному» Сулейменову. И появилась суровая отповедь Лихачева — причем в партийной газете. «Правда», где он вполне обоснованно разбил все доводы Сулейменова. Разумеется, обвинений в национализме Лихачев не выдвигал, но зато постарались другие. Клеймо «буржуазного националиста» надолго прилепилось к Олжасу, и 17 лет его не печатали. Но популярность его не проходила, и он выдержал опалу и вернулся во славе. В одном из своих интервью он говорит об уважении к Лихачеву и его позиции и о том, что ни в коей мере не считает его «организатором гонений». Хотя смелость Лихачева в этом деле надо признать. «Приструнив» Сулейменова, он рисковал — клеймо «реакционера», «гонителя свобод» в те бурные годы можно было заработать легко — и надолго. Но Лихачев не уступил, стоял на своем. И не гнулся ни в одну сторону — ни «вправо», ни «влево». Он был заступником!.. Но порой — заступником идей, а не людей. Идеи для него были выше.
Но когда деятельность конкретных людей совпадала с его идеями — тут его заступничество было очень активным. И уж репутация «душителя» и «гонителя» никак не подходит к нему. Он столько сделал для поддержки и даже спасения новой литературы!.. Но только той, что была ему действительно по душе, а не навязана «капризной модой». Всеобщая любовь именно к Лихачеву — одному такому среди других великих — объясняется просто: другие великие кажутся «бронзовыми», в них уже не проникает ничто, а он многое любил действительно и горячо, в том числе настоящую литературу, и бился за нее.
Может, он и «приложил» сгоряча замечательного поэта Сулейменова, но зато скольких он поддержал, порой — рискуя! Именно он увлеченно и бескорыстно способствовал громкой славе замечательного петербургского поэта Виктора Сосноры. Это поэт трудный, не для толпы и тем более не «для начальства», чтобы услышать его, нужны были тонкий литературный слух и трепетная душа — и все это у Лихачева было, в отличие от многих увенчанных, но замкнутых в себе. Лихачев видел, что Соснора — человек неуправляемый, дерзкий, в те годы, как и многие из нас, бурно выпивающий, порой на грани и за гранью скандала. Но «чопорного», «аскетичного» Лихачева стиль письма и образ жизни Сосноры отнюдь не отпугнули — литературу он ставил превыше всего. Не просто зная, но «переживая душой» историю литературы, он не мог не чувствовать, что настоящее искусство всегда «на грани», на риске — и часто нуждается в спасении. И «сомнительного» для властей Соснору он спас. Конечно, особенно Лихачев полюбил Соснору за то, что тот поначалу писал «древнеславянские стихи». Первая книга Сосноры «Всадники» вышла в 1961 году со вступительной статьей Лихачева — без нее она бы не вышла.
