— Не в карьеристских, а в провокаторских целях вы придумали себе другую биографию, чтобы обмануть партию, пробраться в ее руководство и разлагать ее изнутри путем вредительства и шпионства. Это было так?
— Да. Это я делал во враждебных, провокаторских целях для борьбы против партии.
— Теперь перейдем к выяснению тех данных, которые вы умышленно исказили. В официальных документах вы лгали, что родились в Петрограде. Сведений о вашем рождении в этом городе не обнаружено. Где вы родились на самом деле?
Ежов задумался. Такой негодяй, как он, никак не может быть рожден в «колыбели Октябрьской революции». Видимо, все документы, подтверждающие «выигрышные» моменты его биографии, изъяты и находятся в Следчасти. Нужно придумывать и новое место рождения.
— О месте своего рождения я знаю только со слов матери, по воспоминаниям раннего детства. Мать говорила, что родился я в городе Мариамполе, бывшей Сувальской губернии, Литва. Впоследствии уехал в Петроград. Данными о рождении в Петрограде я хотел подстроиться под коренного пролетария и старого революционера.
— О том, что ваш отец был рабочим, вы тоже наврали?
— Да, я наврал про это в таких же целях.
— Кто же на самом деле был ваш отец?
— Отец мой, Иван Ежов, родом из-под Тулы, из крестьян.
— Зажиточных?
— Да. Он служил в армии, в музыкальной команде, старшим музыкантом в Мариамполе. Там и женился на прислуге капельмейстера.
— Что делал ваш отец после демобилизации?
— Он был лесником и стрелочником на железной дороге.
— В дореволюционном петербургском справочнике значится Иван Ежов, владелец питейного заведения. Это ваш отец?
— Одно время отец владел чайной.
— У нас есть сведения, что эта чайная служила еще и притоном? Это так?
— Да. Она фактически была домом свиданий…
— Домом терпимости.
— Это был дом терпимости, и отец на этом зарабатывал. Когда чайную закрыли, он малярничал.
— С применением наемного труда?
— Не отрицаю, что в последние годы отец имел одного-двух наемных рабочих и был вроде подрядчика.
— Про свою работу слесарем на петроградских заводах вы тоже умышленно наврали?
— Я это сделал для приукрашивания. Слесарем я работал совсем мало, основным моим занятием всегда было портняжное ремесло.
— А теперь скажите, к какой национальности вы принадлежите?
— Я всегда считал себя русским и так значусь по официальным документам. Я родился в русской крестьянской семье.
— Не скрываете ли вы действительное национальное происхождение? Ведь ваша мать из Литвы.
— В официальных документах моя национальность значится более или менее точно.
— Что значит «более или менее»?
— Это значит, что моя мать родилась в Литве и поэтому по национальности является литовкой.
— В одной из ваших анкет вы писали, что знаете литовский и польский языки. Это мать вас научила?
— Нет. Мать и отец немного знали литовский язык, но дома на нем никогда не говорили. Я служил в Витебске в царской армии, а там было много поляков и литовцев. Вот я и выучил некоторые слова и предложения. Но говорить на этих языках я не умею, в анкете написал, что их знаю, умышленно, в провокаторских целях.
— Следствие располагает данными, что вы знаете еврейский язык. Почему вы это скрываете?
— Я не знаю еврейского языка, если не считать нескольких слов и выражений, которые я узнал от своих знакомых из числа евреев.
— А вот есть сведения, что со своей женой вы часто говорили по-еврейски.
— Это какая-то ошибка. Я не могу говорить по-еврейски. Да и жена, по-моему, знала еврейский язык плохо и никогда ни с кем из евреев на нем не говорила.
Эсаулов, видимо, был доволен результатами сегодняшнего допроса. Он быстро дописал показания Ежова и передал их ему.
Ежов, как обычно, прошелся по ним по диагонали, а потом быстро подписал каждую страницу. Все, нет больше русского потомственного пролетария, питерского рабочего-слесаря Николая Ежова. Теперь вместо него полулитовец мелкобуржуазного происхождения и сын владельца борделя, промышлявший когда-то портняжным делом.
1 февраля 1940 года
В этот день старший лейтенант госбезопасности Эсаулов подписал протокол об окончании следствия. К тому времени, то есть за неполные девять месяцев, первый следователь Ежова Сергиенко заметно продвинулся в должности: ему присвоили звание майора госбезопасности и назначили заместителем начальника Следственной части НКВД СССР. Именно он своей подписью утвердил обвинительное заключение по делу Ежова.
Эсаулов монотонным голосом, иногда сбиваясь, зачитал обвинение. Ежову предъявлялось пять основных обвинений:
— «1. Являлся руководителем антисоветской заговорщической организации в войсках и органах НКВД.
2. Изменил Родине, проводя шпионскую работу в пользу польской, германской, японской и английской разведок.
3. Стремясь к захвату власти в СССР, подготовлял вооруженное восстание и совершение террористических актов против руководителей партии и правительства.
4. Занимался подрывной, вредительской работой в советском и партийном аппарате.
5. В авантюристско-карьеристских целях создал дело о мнимом своем «ртутном» отравлении, организовал убийство целого ряда неугодных ему лиц, могущих разоблачить его предательскую работу, и имел половые отношения с мужчинами (мужеложство)».
Закончив чтение, Эсаулов положил документ перед Ежовым и потянулся за графином с водой.
На текст Ежов даже не взглянул. Только теперь он понял, что произошло с ним. Смалодушничал, испугался побоев и такое на себя наговорил. Обманул партию, Сталина. Признался в преступлениях, борьбе с которыми отдал столько сил, работая и в ЦК, и в НКВД. Ведь, по сути дела, он струсил, пошел на поводу у настоящих шпионов и предателей — Берия и его своры. Что подумает о нем Сталин? Он же признался, что готовился отравить его.
Нет, нельзя умирать с таким позором. Ведь он взял на себя преступлений больше, чем совершил Зиновьев, Каменев, Бухарин и Рыков, вместе взятые. Пусть бьют, пусть издеваются, но он не признает этих страшных обвинений. Потребует встречи с кем-нибудь из членов Политбюро и все расскажет. Об этом обязательно узнает Сталин. Тогда пусть он и решит его судьбу.
— Вы согласны с предъявленными вам обвинениями? — спросил Эсаулов.
— Нет, — ответил Ежов. — Я требую, чтобы со мной встретился кто-то из членов Политбюро.
От неожиданности следователь чуть не выпустил из рук стакан с водой.
— Что? — переспросил он.
