Было это недоверие? Не думаю. Порой мне казалось, что дело в моей благовоспитанности: в их глазах, и особенно в глазах Лилы, я утратила способность понимать некоторые вещи, и она оберегала меня от них, чтобы я по незнанию не наделала ошибок.
46
И все же что-то было не так. Чувство неопределенности витало в воздухе. Я ощущала его, даже когда все вроде бы шло гладко, но утешала себя тем, что это всего лишь старое развлечение моей подруги: заставлять всех думать, будто за явным скрыто что-то тайное.
Однажды утром все там же, в Basic Sight, я перекинулась парой слов с Рино. Я много лет не видела его и теперь с трудом узнала. Он похудел, взгляд его потух. Он встретил меня излишне радостно и бросился щупать мне живот, будто он был резиновый. Он что-то говорил об ЭВМ и подчеркивал, что он тут многим заправляет. Потом на него напало что-то вроде приступа астмы, и он, хрипя, начал шепотом изрыгать проклятия в адрес сестры. Я попыталась успокоить его, хотела налить ему воды, но он просто подвел меня к закрытой двери ее кабинета, а сам убежал, как будто боялся, что она его отругает.
Я постучала в дверь, вошла и осторожно спросила у Лилы, не болен ли ее брат. «Ты же знаешь, что это за тип», – скривилась она. Я кивнула, вспомнив Элизу, и пробормотала, что с братьями и сестрами не всегда легко. По аналогии мне пришла на память просьба матери насчет Пеппе и Джанни, и я сказала Лиле, что мать о них беспокоится и просила узнать, не найдется ли у нее для них работы, чтобы вырвать их из рук Марчелло Солары. На словах «вырвать из рук Марчелло Солары» Лила прищурилась и посмотрела на меня так, словно пыталась сообразить, понимаю ли я, о чем говорю. Убедившись, что я не понимаю ничего, она резко ответила: «Лену, я не могу притащить сюда еще и их: мне Рино хватает. Не говоря уже о том, что это опасно для Дженнаро». Я растерялась. Дженнаро, мои братья, ее брат, Марчелло Солара…. Я хотела сказать что-то еще, но она тут же перевела разговор на другую тему.
Ту же манеру темнить я в дальнейшем заметила и за Альфонсо. Он работал на Лилу и Энцо не как Рино, который просто шатался по офису без дела, а по-настоящему. Альфонсо преуспел настолько, что ему поручали объезжать обслуживаемые предприятия для сбора данных. Но мне казалось, что их отношения с Лилой выходили за рамки дружеских, тем более – за рамки отношений коллег по работе. Когда-то Альфонсо признавался мне, что испытывает к Лиле тягу, смешанную с неприязнью, но теперь их явно связывало нечто большее. У меня складывалось впечатление, что он боится (не уверена, что правильно формулирую) хоть на секунду упустить ее из виду. От Лилы как будто исходила какая-то невидимая волна, которая обкатывала Альфонсо, заставляя его меняться. Вскоре я догадалась, что закрытие магазина на пьяцца Мартири и увольнение Альфонсо тоже было принесено этой волной. Я пыталась узнать у Лилы, что случилось с Микеле и за что он уволил Альфонсо, но она только улыбалась в ответ: «Да тут и рассказывать нечего! Микеле сам не знает, чего хочет: то что-то открывает, то закрывает, то строит, то ломает, а виноваты у него всегда другие».
В ее улыбке не было издевки, скорее самодовольство. Кроме того, эта улыбка помогала ей отделаться от моих дальнейших расспросов. После обеда мы отправились на виа дей Милле, и Альфонсо предложил нас проводить, поскольку в течение долгих лет это была его территория: мы собирались в магазин, которым заправлял его друг. Альфонсо больше не скрывал своей гомосексуальности. Формально он продолжал жить с Маризой, но Кармен рассказала мне, что дети у нее от Микеле, а потом добавила шепотом: «А сейчас она спит со Стефано» – со Стефано, братом Альфонсо и бывшим мужем Лилы. «Но Альфонсо, – продолжила она, – на это плевать, у них с женой у каждого своя жизнь, непонятно только, что они тянут с разводом?!» Зная это, я не удивилась, когда Альфонсо, представляя нам своего друга, радостно заявил, что он гей. Зато меня поразила игра, которую затеяла в магазине Лила.
Мы мерили одежду для беременных: выходили из кабинок, вертелись перед зеркалом, а Альфонсо с другом смотрели на нас с восхищением и давали советы – в общем, обстановка была дружеская. Вдруг Лила наморщила лоб. Ей ничего не нравилось, она то и дело трогала живот, повторяла, что устала, и огрызалась на Альфонсо: «Что за ерунду ты говоришь! Подумай, сам бы ты такое надел? Да еще такого цвета?»
Я, как обычно, пыталась за внешней видимостью событий угадать их подоплеку. Лила наконец выбрала очень красивое темное платье и – можно было подумать, что в магазине нет зеркала или оно разбито, – обратилась к бывшему деверю: «Покажешь, как оно?» Эту нелепую фразу она произнесла самым естественным тоном, и правда, упрашивать Альфонсо не пришлось: он взял платье и надолго скрылся в примерочной. Я продолжала мерить одежду, Лила рассеянно поглядывала на меня, хозяин магазина хвалил все, что я надевала, а я в недоумении ждала возвращения Альфонсо. Когда он вышел, у меня от удивления отвисла челюсть. Мой бывший сосед по парте, в элегантном платье и с распущенными волосами, был вылитая Лила. Его желание стать ее копией осуществилось; пожалуй, он был даже более красив – или красива? – чем она. Передо мной встал образ мужчины-женщины из моей книги: я представила, как он (она) шагает по улице, направляясь к аббатству Монтеверджине со знаменитой иконой Черной Мадонны. «Ну как, идет?» – взволнованно спросил он Лилу. Хозяин магазина радостно захлопал в ладоши: «Еще как идет, кое-кому очень нравится! Ты прекрасна!» Сплошные намеки. Они понимали, о чем речь, я – нет. Лила хитро улыбнулась: «Я тебе его подарю». На этом все закончилось. Альфонсо с благодарностью принял подарок, но не сказал больше ни слова, как будто Лила беззвучно скомандовала ему и его приятелю: «Довольно». Судя по всему, я увидела и услышала достаточно.
47
Однажды она своей проницательностью причинила мне страшную боль. Это случилось во время похода к гинекологу. Наступил ноябрь, но жара не ослабевала; складывалось впечатление, что лето никогда не кончится. По пути Лила почувствовала себя плохо, мы зашли в бар, посидели немного и лишь потом отправились к врачу. Лила со своей обычной иронией пожаловалась, что существо внутри ее – уже большое, между прочим, – то и дело бьет ее, мешает ей жить и высасывает из нее все силы. Доктор выслушала ее и с улыбкой сказала:
– Просто ваш сын будет похож на свою маму: такой же неугомонный. Но очень, очень хороший.
– То есть все в порядке? – спросила я на всякий случай.
– Абсолютно.
– Тогда почему мне так паршиво? – не успокаивалась Лила.
– Это никак не связано с беременностью.
– А с чем же тогда это связано?
– С тем, что творится у вас в голове.
– Откуда вам что-то знать про мою голову?
– Ваш друг Нино отзывался о ней чрезвычайно высоко.
Нино? Ее друг? Повисло молчание.
С большим трудом я убедила Лилу не менять врача. Прощаясь, она буркнула: «Твой любовник мне, конечно, не друг, но и тебе, по-моему, тоже».
Она ударила по самому больному месту. Показала мне, что Нино нельзя доверять. Однажды Лила уже продемонстрировала мне, что знает о нем то, чего не знаю я. На что же она намекала теперь? Что ей известно такое, о чем я не имею понятия? Выпытывать было бесполезно – не хочет говорить, ни за что не скажет.
