Все трое почувствовали неловкость. Я давно не видела Микеле; он очень изменился. В волосах появилась седина, на лице – морщины, хотя, сохранив атлетическое сложение, он по-прежнему выглядел молодо. Но больше всего меня поразило, что, увидев меня, он растерялся. Вообще он вел себя необычно. Не успела я войти, тут же вскочил, был немногословен, но вежлив. От его всегдашней насмешливости не осталось и следа. Он без конца косился на Альфонсо, вроде бы за поддержкой, но тут же отводил взгляд, словно боялся себя скомпрометировать. Альфонсо смущался не меньше, то и дело поправлял свои красивые длинные волосы, открывал рот, намереваясь что-то сказать, но не решался. Одним словом, беседа у нас не клеилась. Время тянулось медленно.
Меня что-то раздражало, но я никак не могла сообразить, что именно. Возможно, то, что они от меня таились, будто я была неспособна их понять. Знали бы они, что мне приходилось бывать в компаниях, где царили еще более свободные взгляды, и что я написала книгу об условности половой идентификации, которую высоко оценили даже за границей. Меня так и подмывало сказать: «Вы ведь любовники, верно?» Но я сдержалась: вдруг я неправильно истолковала Лилины намеки? Когда молчание в комнате становилось совсем уж невыносимым, я спешила заполнить его болтовней, впрочем не отказываясь от намерения выведать побольше.
– Джильола сказала, вы разъехались? – спросила я Микеле.
– Да.
– Мы с мужем тоже.
– Я знаю. Знаю даже, с кем ты теперь.
– Нино никогда тебе не нравился.
– Не нравился. Но люди должны жить так, как им хочется, иначе начнут болеть.
– А ты все там же, в Позиллипо?
– Да! Оттуда такой вид! – воодушевленно воскликнул Альфонсо, но наткнулся на гневный взгляд Микеле.
– Да, там неплохо, – скупо согласился он.
Альфонсо, похоже, решил, что я ищу повод подколоть Микеле, и поспешил переключить мое внимание на себя.
– Я тоже расхожусь с Маризой, – объявил он и пустился в подробный рассказ о скандалах, которые жена закатывает ему из-за денег. О любви, сексе и ее изменах он не говорил ни слова, только вскользь упомянул Стефано, уточнив, что Мариза потеснила Аду («женщины отдают своих мужчин другим женщинам без всякого сожаления, чуть ли не с удовольствием»). О жене он говорил как о какой-нибудь шапочной знакомой, над которой не прочь был посмеяться: «Вот такой вальс: Ада перехватила Стефано у Лины, а теперь уступает его Маризе, ха-ха-ха».
В этих словах я, как будто выбравшись наконец из глубокого колодца на свет, уловила ту же близость, что связывала нас во времена учебы. Хоть раньше я и не знала его секрета, но любила его именно за то, что он не был похож на других мужчин, особенно на парней из нашего квартала. Пока он говорил, я чувствовала, как между нами восстанавливается былая симпатия. В отличие от него Микеле все больше меня раздражал. Он отпустил пару сальных шуточек о Маризе, отругал Альфонсо за болтливость, а один раз злобно его оборвал: «Дашь ты мне хоть пару слов с Ленуччей сказать?» И спросил, как себя чувствует моя мать: он был в курсе, что она болеет. Альфонсо покраснел и умолк, а я заговорила о матери, подчеркнув, что она беспокоится о сыновьях:
– Она недовольна, что Пеппе и Джанни работают на твоего брата.
– Чем это ее Марчелло не устраивает?
– Понятия не имею. Тебе лучше знать. Насколько я слышала, у тебя с ним тоже разногласия.
– Ничего подобного, – неуверенно произнес он. – А раз твоей матери не нравится Марчелло, пусть отпустит их работать под кем-нибудь другим.
Это его «под кем-нибудь другим» меня взбесило. Значит, мои братья работают под Марчелло, под Микеле, а могут поработать и под кем-нибудь другим? Мои братья, которым я не помогала с учебой и которые из-за меня оказались под другими? Под? Ни один человек на свете не должен работать под кем-то, тем более – под Солара. Я еще больше рассвирепела. Назревала ссора, но тут на пороге появилась Лила.
– Ой, сколько вас тут, – сказала она и обратилась к Марчелло: – Ты ко мне?
– Да.
– Надолго?
– Да.
– Тогда я сначала с Ленуччей.
Он покорно кивнул. Я встала и, глядя на Микеле, но при этом тронув за плечо Альфонсо и как бы подталкивая его к Соларе, сказала:
– Пригласили бы вы меня как-нибудь на ужин в Позиллипо, а то я сейчас одна по вечерам. Чур, готовлю я!
Микеле раскрыл рот, но не издал ни звука. Альфонсо засуетился:
– Зачем же напрягаться? Я сам отлично готовлю. Если Микеле пригласит нас, ужин с меня.
Лила увела меня из комнаты.
Мы долго просидели у нее в кабинете, болтая о том о сем. Ей тоже было скоро рожать, но беременность ее больше не тяготила. «Наконец-то я к нему привыкла, – сказала она мне весело, кладя руки на живот. – Чувствую себя отлично. Пусть теперь подольше там посидит, хоть всю жизнь!» С несвойственным ей кокетством она крутилась передо мной, демонстрировала живот в профиль. Его изгибы красиво смотрелись на ее высокой сухощавой фигуре, сглаживали ее очертания. «И Энцо я беременная нравлюсь больше, – сказала она, ухмыльнувшись, – вот бы подольше проходить». Я подумала, что после землетрясения она так боится неизвестности, что готова навсегда все оставить как есть, даже беременность. Время от времени я поглядывала на часы, но она как будто забыла о том, что ее ждет Микеле. Пришлось мне ей о нем напомнить.
– Все равно он не по работе, – ответила она. – Врет, что по делу, а самому только повод нужен.
– Для чего повод?
– Просто повод. Лучше тебе в это не влезать. Тут у нас так: или подключайся к нашим делам основательно, или иди себе мимо. И про ужин в Позиллипо ты зря ляпнула.
Я смутилась и начала оправдываться, дескать, навалилось слишком много проблем, да еще разругалась с Эльзой.
Я рассказала ей, как пыталась повлиять на Пеппе, и добавила, что собираюсь бросить вызов Марчелло.
– Не надо, – замотала головой Лила. – Это не тот случай, когда можно пошуметь, а потом спокойно удалиться к себе на виа Тассо.
– Но я не хочу, чтобы моя мать умерла в тревоге за своих сыновей.
– Так успокой ее.
– Как?
– Наври ей что-нибудь, – улыбнулась она. – Вранье лучше любых таблеток помогает.
58
Настроение у меня в те дни было такое отвратительное, что на вранье не хватало сил. Только после того, как Элиза нажаловалась на меня матери и заявила, что больше не желает со мной знаться, а Пеппе с Джанни обвинили ее в том, что она подослала меня к ним с допросом, я решилась. Сказала, что поговорила с Лилой, и та обещала позаботиться о Пеппе и Джанни. Мать почувствовала неуверенность в моем голосе и мрачно заметила: «Ладно, хорошо. Иди домой, тебя девочки ждут». Я злилась на себя, потому что она стала еще беспокойнее и постоянно твердила, что хочет поскорее умереть. Но вскоре – я как раз провожала ее к врачу – выяснилось, что ее доверие ко мне выросло.
