С нарастающей тревогой я ждала, когда он объявится. Я просидела несколько часов, заснула, потом резко вскочила: на улице стемнело, разрывался телефон.
Я побежала снять трубку, уверенная, что звонит Нино, но это был Антонио. Он звонил из бара в нескольких метрах от моего дома, спрашивал, не могу ли я к нему прийти. «Поднимайся ты ко мне», – сказала я. Он поколебался, но согласился. Я нисколько не сомневалась, что его подослала Лила.
– Она не хочет, чтобы ты натворила глупостей, – объяснил он, силясь говорить на итальянском.
– А ты что, можешь мне помешать?
– Да.
– И как же?
Мы сели в гостиной, я предложила кофе, но он отказался и спокойно, с видом человека, который привык давать подробные отчеты, перечислил мне всех любовниц Нино: имена, фамилии, род деятельности, родственные связи. Некоторых я не знала – это были старые истории. Других он приводил к нам на ужин, ко мне домой. Это были те самые дамочки, такие душевные со мной и с девочками. Мирелла, сидевшая с Деде и Эльзой, а потом и с Иммой, была с ним уже три года. Еще дольше длились его отношения с врачом-гинекологом, к которой он отправил наблюдаться и рожать и меня, и Лилу. Антонио перечислил мне огромное число женщин, с каждой из которых, пусть и в разное время, Нино проворачивал одну и ту же схему: сначала частые свидания, потом периодические встречи, но ни одного окончательного разрыва. «Он же у нас такой преданный, – с сарказмом прокомментировал Антонио, – сегодня спит с одной, завтра с другой, но никогда никого не бросает».
– Лина знает?
– Да.
– Давно?
– Недавно.
– Почему вы сразу мне не сказали?
– Я хотел тебе сразу сказать.
– А Лина?
– Сказала подождать.
– И ты послушался? Вы позволили мне готовить и накрывать на стол для баб, с которыми он мне изменял накануне или на следующий день. Я ужинала с ними, а он под столом лапал их за коленки или еще за какие места! Я доверила дочерей девке, на которую он запрыгивал, стоило мне только отвернуться.
Антонио пожал плечами, развел руками, посмотрел на свои ладони и зажал их между коленей.
– Мне говорят – я выполняю, – сказал он на диалекте.
Ему было не по себе. «Я почти все время этим занимаюсь, – оправдывался он, – когда за деньги, когда из уважения к тому, кто попросит, а когда и так, для себя. Только если об этих изменах рассказать в неподходящий момент, все будет без толку. Влюбленные все прощают. Предательство становится предательством, когда в том, кого предали, проснется отвращение». Он продолжал со знанием дела объяснять мне, как слепы любящие, и вспомнил, как по поручению Солары следил за Нино с Лилой. «Тогда, – сказал он с гордостью, – я ослушался приказа, не сдал Лину Микеле, а вместо этого позвал Энцо, и тот ее вытащил». Потом он перешел к тому случаю, когда избил Нино: «Я сделал это потому, что ты любила его, а не меня, а еще потому, что, вернись этот подонок к Лине, она бы опять на него клюнула и еще больше себя погубила. Видишь, и тогда одними словами не обошлось: разве Лина меня послушала бы? Нет, конечно. Любовь, она не только слепая, она еще и глухая».
– И за все эти годы, – изумилась я, – ты так и не сказал Лиле, что Нино в тот вечер шел к ней?
– Нет.
– А должен был.
– Зачем? Когда мне голова подсказывает: сделай лучше так, – я делаю и больше об этом не думаю. А начну ковыряться в прошлом – только хуже будет.
Каким он стал рассудительным. Значит, история Нино с Лилой продлилась бы чуть дольше, не прерви ее Антонио кулаками. Мысль о том, что они могли бы любить друг друга всю жизнь и стать совсем другими людьми, я отбросила сразу как невероятную, а главное – невыносимую. Я тяжело вздохнула. Антонио тогда, по своим соображениям, отправился спасать Лилу, а теперь Лила отправила его спасать меня. Я посмотрела на него и не без сарказма пробормотала, что ему идет роль спасителя женщин, думая про себя: «Где же ты был, когда я не знала, что мне делать? Почему не появился тогда во Флоренции и не решил все за меня своими заскорузлыми руками, как когда-то решил за Лилу?»
– А сейчас какой у тебя заказ? – усмехнулась я.
– Лина запретила мне бить морду этому ублюдку. Но один раз я это уже сделал и с удовольствием повторю.
– Выходит, тебе нельзя доверять.
– И да и нет.
– В каком смысле?
– Это сложно, Лену, тебе лучше не вникать. Если хочешь, чтобы сын Сарраторе пожалел, что появился на свет, просто скажи, и я заставлю его об этом пожалеть.
Я не выдержала и рассмеялась: слишком категорично это прозвучало. Он еще мальчишкой учился этому безапелляционному, в его понимании, мужскому тону, потому что от природы был робок и застенчив. Должно быть, ему немало пришлось пережить, чтобы этот тон стал для него привычным и не требовал специальных усилий. Изменилось только одно: теперь он с еще большим, чем раньше, трудом говорил на литературном итальянском, и от усердия в его речи вдруг прорезывался иностранный акцент.
Он нахмурился и, уставившись в черные окна, буркнул: «Не смейся». У него блестел лоб; он так боялся сам показаться смешным, что вспотел, хотя в квартире стоял холод. «Я знаю, что выгляжу глупо, – сказал он. – Мне теперь по-немецки легче говорить, чем по-итальянски». Я почувствовала его запах: от него пахло так же, как тогда, во времена наших свиданий на прудах. «Я не над тобой смеюсь, а над ситуацией, – извиняющимся тоном произнесла я. – Ты всю жизнь мечтаешь убить Нино. Заявись он сейчас сюда, я наверняка сказала бы тебе: „Убей его“. Я смеюсь от отчаяния, потому что меня еще никто никогда так не оскорблял. Ты даже не представляешь, как он меня унизил. Мне так плохо, что нет сил жить».
Я и правда чувствовала смертельную слабость, внутри все омертвело. Но я была благодарна Лиле за то, что она прислала ко мне именно Антонио – единственного человека, в чувствах которого я не сомневалась. Его мосластое тело, густые брови, грубые черты лица по-прежнему казались мне родными. Он не вызывал во мне ни неприязни, ни страха. «Помнишь, на прудах было холодно, а мы этого даже не замечали? – сказала я ему. – Можно к тебе прижаться, а то я вся дрожу?»
Он бросил на меня неуверенный взгляд, но я не стала дожидаться разрешения, поднялась и пересела к нему на колени. Он сидел неподвижно, только развел в стороны и положил на подлокотники кресла руки: боялся до меня дотронуться. Я прижалась к нему, уткнулась лицом ему в плечо, возле шеи и, кажется, на несколько секунд отключилась.
– Лену?
– Да.
– Тебе нехорошо?
– Обними меня. Мне холодно.
– Не могу.
– Почему?
– Не уверен, что ты этого хочешь.
– Хочу. Сейчас хочу, всего на одну ночь. Ты кое-что должен мне, а я тебе.
– Ничего я тебе не должен. Я люблю тебя, а ты всегда любила только этого типа.
