– Ты меня уговорила. Я снимаю ту квартиру над тобой. Я возвращаюсь в квартал.
82
Переселялись мы в разгар лета, переездом занимался Антонио. Он привел нескольких крепких парней, они вынесли мебель из квартиры на виа Тассо и перевезли ее на новую квартиру в квартале. Квартира была темная; я перекрасила стены, но даже это ее не спасло. Я боялась, что обстановка покажется мне невыносимой, но на удивление легко с ней смирилась; пыльный свет, едва пробивавшийся в окна из-за близко стоящих соседних зданий, напоминал мне о детстве. Кто возмущался, так это Деде и Эльза. Они росли во Флоренции и в Генуе, в залитой солнцем квартире на виа Тассо и мгновенно возненавидели плиточные полы, маленькую темную ванную и доносящийся с шоссе шум грузовиков. Но протестовали они недолго, потому что получили немало плюсов: каждый день виделись с тетей Линой, их позже будили по утрам, так как до школы было два шага, им разрешили одним гулять во дворе.
Я с энтузиазмом принялась заново осваивать квартал. Записала Эльзу в свою начальную школу, а Деде – в среднюю, где тоже училась сама. Я восстановила знакомство со всеми, кто меня помнил: и со стариками, и с молодежью. Пригласила на новоселье Кармен с семьей, Альфонсо, Аду и Пинуччу. Проблемы возникли с Пьетро. Он был страшно недоволен моим решением и не считал нужным скрывать это от меня.
– Включи здравый смысл, – убеждал он меня по телефону. – Как можно заставлять наших дочерей расти там, откуда ты сама сбежала?
– Я не собираюсь заставлять их тут расти.
– Но ты же переехала! Отдала их в свою школу! Неужели они не заслуживают лучшего?
– Мне надо дописать книгу. Я могу работать над ней только здесь.
– Давай тогда я на время заберу девочек к себе.
– Имму ты тоже заберешь? У меня три дочери, и я не собираюсь разлучать младшую со старшими.
Постепенно он успокоился. Он был рад, что я рассталась с Нино, и за это простил мне даже переезд. «Ладно, работай спокойно, – сказал он. – Я тебе доверяю, надеюсь, ты знаешь, что делаешь». Я и сама на это надеялась. Я смотрела, как пылят по шоссе грузовики, гуляла в садах, поминутно наступая на разбросанные шприцы, заходила в пустую заброшенную церковь. Я скучала по старому приходскому кинотеатру: его закрыли. Я смотрела на вывески партийных штаб-квартир, похожих на покинутые берлоги. Я слушала крики мужчин, женщин и детей, доносившиеся из окон, особенно по вечерам. Меня пугала кровная вражда между семьями, войны между соседями, легкость, с какой люди пускали в ход кулаки, стычки между подростковыми шайками. Заходя в аптеку, я каждый раз вспоминала Джино и с содроганием смотрела на то место, где его убили; чаще я старалась обходить его стороной; мне было жалко его родителей, которые все так же стояли за старым деревянным прилавком, все такие же вежливые, только сгорбившиеся и очень бледные, белее своих халатов. Я с детства привыкла всему этому подчиняться, и теперь мне предстояло проверить, смогу ли я подчинить это себе.
– Как же ты все-таки решилась? – через некоторое время после переезда спросила меня Лила. Возможно, она ждала от меня трогательных признаний или подтверждения, что она, как всегда, оказалась права. Возможно, надеялась услышать что-нибудь вроде: «Ты правильно сделала, что осталась. Я вот помоталась по миру и поняла, что это ни к чему». Но вместо этого я ответила:
– Это эксперимент.
– Какой еще эксперимент?
Мы сидели у нее в офисе: Тина крутилась возле матери, Имма разгуливала по кабинетам.
– Эксперимент, смогу я срастись или нет. Ты всю жизнь провела здесь, а я рассыпалась мелкими кусочками повсюду.
Она посмотрела на меня неодобрительно:
– Бросай-ка ты эти эксперименты, Лену. Я тоже рассыпалась. От обувной мастерской отца до офиса несколько метров, а кажется, что они как минимум стоят на разных полюсах.
– Не обескураживай меня раньше времени, – весело сказала я. – У меня работа такая: соединять одни факты с другими при помощи слов. В итоге все кажется связным и логичным, даже если на деле это не так.
– Но если в реальности никакой логики нет, зачем делать вид, что она есть?
– Чтобы навести порядок. Помнишь, я давала тебе читать роман и он тебе не понравился? В нем я попыталась весь свой неаполитанский опыт вставить в рамку из того, что узнала в Пизе, Флоренции и Милане. Так вот. Я отдала его в издательство. Скоро он выйдет.
Она прищурилась.
– Я же тебе говорила, что ничего в этом не понимаю, – тихо сказала она.
Я поняла, что мои слова ранили ее. Я как будто намекала ей: «То, что ты не можешь связать свою прошлую обувную историю с сегодняшней, компьютерной, вовсе не значит, что между тем и другим нет связи; это значит лишь, что у тебя нет подходящих инструментов».
– Ладно, посмотрим, – поспешила добавить я. – Не факт, что книжка будет хорошо продаваться. Тогда окажется, что ты права.
Я призналась, что текст пока сырой и над ним еще работать и работать, но она, не желая углубляться в эту тему, дескать, у тебя свои дела, у меня свои, будто в отместку перевела разговор на компьютеры и спросила у девочек: «Хотите посмотреть новую машину, которую купил Энцо?»
Она отвела нас в маленькую комнату. «Эта штука называется персональный компьютер, – рассказывала она Деде и Эльзе. – Дорогущий, зато столько всего умеет. Вот, смотрите». Она села на табуретку, посадила Тину к себе на колени и начала терпеливо объяснять назначение новой машины. Она обращалась то к Деде, то к Эльзе, то к дочке, но только не ко мне.
Я смотрела на Тину. Она разговаривала с матерью, постоянно тыкала пальчиком то на одно, то на другое и без конца спрашивала: «Мам, а это что такое?» Если мать ее не слышала, она дергала ее за платье, тянула за подбородок и настойчиво повторяла: «А это что такое?» Лила говорила с ней как со взрослой. Имма в это время бродила по комнате и катала за собой игрушку на колесиках, иногда садясь на пол и рассеянно глядя по сторонам. «Имма, иди сюда, – позвала я ее, – послушай, что тетя Лина рассказывает». Но она продолжала катать свою игрушку.
Моя дочь разительно отличалась от Лилиной. Задержку развития я исключила: за несколько дней до этого сводила ее к очень хорошему педиатру, и он не нашел у девочки никакого отставания. Я немного успокоилась. И все же сравнение Иммы с Тиной огорчало меня по-прежнему. Тина поражала своей живостью: смотреть на нее и слушать ее было одно удовольствие! Еще трогательнее мама с дочкой выглядели вдвоем. Лила рассказывала про компьютер (тогда это слово уже вытеснило термин ЭВМ), а я любовалась ими обеими. Я была счастлива и довольна собой, а потому могла позволить себе сказать, что люблю свою подругу такой, какая она есть, со всеми ее достоинствами и недостатками; мне нравилось все, что она делала, особенно нравилось создание, которое она произвела на свет. Малышке все было интересно, она все схватывала на лету, хорошо говорила и умела многое делать сама. «На Энцо она не похожа, – думала я, – копия Лилы: точно так же щурит глаза, такие же уши почти без мочек». Я не решалась признаться себе, что к Тине меня тянуло сильнее, чем к собственной дочери. Лила закончила свою лекцию, я с восторгом отозвалась о компьютере и, не сдержавшись, похвалила Тину, хотя знала, что Имма может обидеться («Какая ты умница, какая красавица, как хорошо говоришь и сколько всего знаешь!»). Я и Лиле наговорила массу комплиментов, словно извинялась за то, что расстроила ее известием о публикации книги. Я рисовала прекрасные картины будущего, которое ждет ее и моих дочерей, мечтала вслух, как они вырастут, будут путешествовать по миру и заниматься интересными делами. Лила расцеловала Тину, но потом вдруг горько сказала: «Да, она у меня умница, но Дженнаро тоже был смышленый, хорошо говорил, читал, учился, а теперь смотри, что из него выросло».
