– Что ты такое говоришь? Это же ты у нас писательница.
Высказывать ей мои претензии и тревоги было бесполезно: любая моя критика разбивалась о ее хорошее настроение. Статья вышла: целых шесть страниц убористым шрифтом, подписанная единственным именем – моим.
Я рассердилась, мы поссорились.
– Почему, почему ты так поступила? Не понимаю, – негодовала я.
– Зато я понимаю, – ответила она.
На ее лице все еще виден был след от кулака Микеле, но подпись свою она не поставила, уж конечно, не из страха перед ним. Пугало ее другое, и я знала, что именно. На Солара ей было плевать. Но тогда я была так на нее зла, что не сдержалась: «Ты не стала подписывать статью, потому что тебе нравится прятаться. Конечно, проще кинуть камень и сразу спрятать руку за спину. Но на этот раз все, хватит с меня твоих интриг!» Она рассмеялась, мои обвинения казались ей глупостью. «Мне жаль, что ты так думаешь», – сказала она. И с обиженным видом проворчала, что отправила статью в «Л’Эспрессо» под моим именем потому, что ее собственное ничего не стоит, потому что это я училась, прославилась и могу бесстрашно говорить кому угодно и что угодно. Эти ее слова только подтвердили мою догадку о том, что в своей наивности она переоценивала мою значимость, о чем я ей и сообщила. Это ее рассердило. Это я себя недооцениваю, вспыхнула она, потому она и старается заставить меня работать над собой. Интерес читателей ко мне должен расти, все должны узнать о моих заслугах – послушать ее, так это единственное, что ее занимало. «Вот увидишь, – воскликнула она, – что теперь будет с Солара!» Домой я вернулась мрачнее тучи. Я никак не могла отогнать от себя мысль, что она меня использовала, как и говорил Марчелло. Она поставила на карту мою жизнь и благополучие в надежде, что моей скромной известности хватит, чтобы она выиграла свою войну, свела свои счеты и заглушила в себе чувство вины.
103
На самом деле публикация этой статьи стала для меня значительным шагом вперед. Она помогла мне обогатить свой имидж. Статья доказывала, что я не только хорошая романистка, но и человек, готовый бороться против упадка своего города, как раньше боролась за профсоюзы и права женщин. В итоге немногочисленные поклонники, которых я завоевала еще в конце шестидесятых, примкнули к тем, кто, несмотря на все мои взлеты и падения, был со мной с семидесятых, а все вместе они присоединились к наиболее многочисленным читателям моей последней книги. Это способствовало переизданию первых двух книг, третья по-прежнему продавалась хорошо, идея снять по ней фильм приобретала все более реальные черты.
Впрочем, и хлопот мне эти шесть страниц доставили немало. Меня вызывали в полицию, допрашивали в налоговой полиции, в местных правых изданиях появились разгромные статьи, в которых меня называли разведенной феминисткой, коммунисткой и пособницей террористов. Я получила несколько анонимных звонков с угрозами на похабном диалекте мне и моим дочерям. Но к тому времени я уже настолько привыкла к тревоге (тревога и литература вообще стали для меня синонимами), что боялась намного меньше, чем после публикации в «Панораме» и иска Кармен. Это была моя работа, и я знала, что справляюсь с ней все лучше. К тому же меня грела мысль, что меня поддерживает юридический отдел издательства, не говоря уже о левых изданиях и читателях, которых с каждой встречей собиралось все больше и больше, и сознании собственной правоты.
Должна признать, что больше всего меня успокаивала нараставшая уверенность, что Солара и пальцем меня не тронут. Чем громче звучал мой голос, тем неприметнее старались вести себя они. Марчелло и Микеле не подавали никаких новых исков и вообще затаились. Как-то я столкнулась с ними на глазах у полицейских: оба ограничились сухим, но уважительным приветствием. Буря вроде бы улеглась. После публикации статьи было открыто несколько расследований и заведено несколько уголовных дел. Но, как и предсказывали юристы издательства, и первые и вторые быстро свернули, переключив внимание публики на другие преступления, а Солара вышли сухими из воды. Для меня единственным итогом публикации статьи стали изменения личного порядка: меня полностью – не на словах, а на деле – вычеркнули из своей жизни сестра, мой племянник Сильвио и мой отец. Только Марчелло по-прежнему вел себя со мной любезно. Как-то вечером, столкнувшись с ним у шоссе, я отвернулась в другую сторону, но он вдруг заговорил со мной: «Лену, я знаю, что сама ты ничего подобного делать бы не стала, ты не виновата, и я на тебя не сержусь: помни, что двери моего дома для тебя всегда открыты!» – «Какие двери? Я вчера звонила Элизе, так она чуть телефонную трубку не расколотила». – «Твоя сестра та еще штучка, – улыбнулся он, – тут уж я бессилен».
104
Лилу эти жалкие результаты очень расстроили. Она не скрывала своего разочарования, хотя предпочитала об этом не распространяться. Делала вид, что у нее все в порядке, по-прежнему отправляла ко мне Тину, а сама шла на работу и закрывалась у себя в кабинете. В некоторые дни она оставалась дома: утверждала, что у нее раскалывается голова, и спала до вечера.
Я не напоминала ей, что это она приняла решение опубликовать статью, ни разу не сказала: «Я предупреждала тебя, что Солара ничего не будет, я же не просто так наводила справки в издательстве, что ж теперь убиваться?» Но последствия нашего провала оставили на ней свой отпечаток. Она чувствовала себя униженной. Она всю жизнь верила в мощь вещей, которые, как выяснилось, ничего не стоят: культуры, литературы, книг. Сегодня я понимаю, что она, так много повидавшая, такая взрослая, только в те дни окончательно распрощалась с детством.
Она перестала мне помогать. Сама по-прежнему часто оставляла на меня дочку, а иногда еще и Дженнаро, которого я не должна была отпускать от себя ни на шаг. Моя общественная жизнь требовала от меня все больше участия, я опять не справлялась с семейными обязанностями, но, когда однажды утром обратилась к ней за помощью, услышала в ответ раздраженное: «Позвони моей матери, пусть она с детьми посидит». Ну и новости! Я была в замешательстве, но послушалась. Так у меня в доме появилась Нунция: постаревшая, послушная, стеснительная, но такая же деятельная, как во времена нашего отдыха на Искье.
Старшие девочки приняли ее в штыки, особенно Деде, которая с наступлением переходного возраста стала невероятно грубой и бестактной. Она сильно поправилась, на лице высыпали прыщи – глядя на свое отражение в зеркале, она видела там уродину и злилась на весь свет. У нас каждый день происходили перепалки.
– Почему мы должны сидеть с этой старухой? Меня от ее стряпни тошнит, готовь сама!
– А ну прекрати.
– Да она плюется, когда говорит, и зубов у нее нет, ты сама-то видела?
– Все, хватит! Ни слова больше!
– Мало того что мы живем в этой дыре, теперь еще и эту бабку к нам притащила? Я не хочу, чтобы она спала у нас дома, когда тебя нет.
– Деде, я уже сказала, прекрати немедленно.
Эльза не отставала от сестры, но избрала другую тактику. Она делала вид, что одобряет мой выбор, а на самом деле издевалась над Нунцией:
