Но он был не прав. Когда хотела, Лила умела быть спокойной и рассудительной, даже в те тяжелые времена. В хорошие дни она снова становилась доброй и ласковой, была приветлива со мной и моими дочками, интересовалась моими поездками, расспрашивала, о чем я сейчас пишу, с кем успела познакомиться. Она то с насмешливой улыбкой, то с возмущением выслушивала мои рассказы о школьных проблемах Деде, Эльзы и даже Иммы, о придирках учителей, ссорах с одноклассниками и детских влюбленностях. Она была способна на щедрость. Как-то днем она велела Дженнаро отнести нам старый компьютер и научила меня им пользоваться. «Это мой подарок», – сказала она.
Уже на следующий день я начала работать на компьютере. Это оказалось просто, хотя иногда меня охватывал страх, что из-за скачков напряжения пропадут результаты многочасового труда. Но в остальном это был чистый восторг. «Только вообразите, – в присутствии Лилы говорила я дочерям, – я училась писать перьевой ручкой, потом перешла на шариковую, потом ее сменила пишущая машинка, сначала механическая, затем электрическая. А теперь я легонько касаюсь клавиш, и на экране, как по волшебству, появляется текст. Красота! Все, прощайте, ручки, отныне я пишу только на компьютере! Вот, посмотрите: видите у меня на указательном пальце мозоль? Она у меня давно, но надеюсь, теперь пройдет».
Лила и сама радовалась, что угодила мне подарком, хотя при девочках ворчала: «Ваша мама ничего в компьютерах не понимает» – и уводила их к себе в офис, давая мне возможность спокойно поработать. Она понимала, что утратила их доверие, но в те дни, когда бывала в хорошем настроении, приглашала их на фирму, показывала новые машины и отвечала на их вопросы. «Синьора Элена Греко, если вы про такую слышали, – шутила она, подлизываясь к ним, – шустрая, как спящий в болоте бегемот. Вы – совсем другое дело, вас я быстро всему научу». Но ей так и не удалось снова завоевать симпатии моих дочерей, особенно Деде и Эльзы. Возвращаясь домой, они говорили мне: «Непонятно, что она имеет в виду. Сама учит обращаться с компьютером, потому что благодаря ему можно заработать много денег, а потом пугает, что скоро из-за компьютеров все вообще потеряют работу». Несмотря ни на что, мои дочери, даже Имма, быстро освоили компьютерную премудрость, что наполняло меня гордостью. Мои собственные познания не продвинулись дальше простого набора текста. Когда у меня возникали проблемы, я обращалась за помощью к ним, особенно к Эльзе: она всегда знала, что делать, а потом хвасталась тете Лине: «Смотри, я нажала сюда, а потом сюда. Скажешь, я не молодец?»
Дела пошли еще лучше после того, как Деде увлекла компьютерами Рино, который раньше не проявлял к занятиям
Энцо и Лилы ни малейшего интереса. Видимо, ему не хотелось отставать от девочек. Однажды утром Лила сказала мне с улыбкой:
– Благодаря Деде Дженнаро как подменили.
– Рино не так много и надо, – ответила я. – Кто-то должен в него поверить.
– Ага, как же, – с откровенной вульгарностью фыркнула она. – Знаю я, чего ему надо.
17
Так было в хорошие дни. Им на смену приходили плохие. Лилу бросало то в жар, то в холод; она то вся желтела, то краснела; злилась и на всех орала; изводила Кармен, обзывая ее дурой и плаксой. После операции ее организм вел себя еще более непредсказуемо, чем раньше, и Лила вообще перестала себя сдерживать. Эльзу она на дух не переносила, к Деде постоянно придиралась, даже на Имму покрикивала; если я с ней о чем-то говорила, она могла без предупреждения повернуться ко мне спиной и уйти. Дома ей не сиделось, на работе – тем более. Она садилась в автобус или спускалась в метро и куда-то уезжала.
– Куда ты ездишь? – спросила я ее как-то.
– Катаюсь по Неаполю.
– Я понимаю, что по Неаполю, но где именно?
– С каких пор я должна перед тобой отчитываться?
Она скандалила по любому поводу, но больше всего доставалось ее сыну. Причиной своих ссор с ним она считала Деде и Эльзу и, кстати сказать, не так уж ошибалась. Моя старшая дочь с удовольствием проводила время с Рино, и Эльза, чтобы не сидеть одной, сменила по отношению к нему гнев на милость и все чаще составляла им компанию. В результате он перенял их манеру во всем противоречить старшим, но если девочки видели в ней предлог лишний раз поупражняться в красноречии, то Рино выдавал какую-то жалкую невнятицу, чем выводил Лилу из себя. «Эти-то две хоть умные, – бушевала она, – а ты, как попугай, повторяешь за ними любую чушь!» Особенно ее бесили всевозможные клише, проникнутые мятежным духом и произносимые с сентиментальным пафосом. Впрочем, она и сама то и дело повторяла лозунги анархистов, на мой взгляд безнадежно устаревшие. Помню, во время предвыборной кампании 1987 года мы крупно поссорились, узнав из газет, что в Кьяссо арестовали Надю Галиани. Ко мне в панике прибежала Кармен. «Теперь они и Паскуале схватят, – все твердила она. – От Солара он спрятался, а карабинеры его убьют». – «Никакие карабинеры Надю не хватали, – ответила ей Лила. – Она сама сдалась, чтобы получить легкое наказание». Мне это предположение показалось вполне здравым. Газеты посвятили новости всего несколько строк, и ни в одной из них ни слова не говорилось о силовом задержании или перестрелке. Мне хотелось успокоить Кармен, и я повторила совет, который ей уже давала: «Ты знаешь, что я думаю по этому поводу. Паскуале тоже надо сдаться». Лилу эти мои слова ввергли в ярость.
– Что значит сдаться? – крикнула она. – Кому сдаться?
– Властям.
– Властям?!
Она принялась перечислять мне известные с 1945 года случаи коррупции и преступного сообщничества, в которых были замешаны старые и новые министры, депутаты парламента, полицейские, судьи и представители спецслужб, и я в очередной раз поразилась, как хорошо она информирована.
– И этим властям ты предлагаешь сдаться Паскуале? – негодовала она. – Совсем рехнулась? Надя через несколько месяцев будет на свободе, а Паскуале засадят за решетку и ключ выкинут! Не веришь? Давай поспорим!
Я ничего не ответила. Мне было жалко Кармен: наша перебранка явно не улучшала ей настроения. После смерти Солара она забрала иск против меня, во всем старалась мне угодить, часто помогала с девочками, хотя у нее своих забот хватало. Мне стало совестно. Вместо того чтобы утешить, мы ее только напугали. Ее всю трясло. «Если Надя сдалась, Лену, – говорила она мне, но смотрела при этом на Лилу, – значит, она совершила преступление. Но ее скоро выпустят, а всю вину повесят на Паскуале, правда, Лина?» Но тут же, без перехода, она поворачивалась ко мне и говорила, уже обращаясь к Лиле: «Не время сейчас проявлять принципиальность, Лина! Мы должны думать о Паскуале. Лучше сидеть в тюрьме, но живым, чем дать им себя убить, правда, Лену?»
Лила обругала нас обеих последними словами и ушла, хлопнув дверью, хотя мы были у нее.
18
Отныне Лила взяла за правило именно таким способом решать самые острые проблемы. Она могла уйти из дому рано утром и не возвращаться до вечера, наплевав на Энцо, который один крутился с клиентами, на Дженнаро и на моих дочерей – мне по-прежнему на время своих поездок приходилось оставлять их на нее. С ней было все труднее договориться: стоило сказать ей хоть слово поперек, как она молча разворачивалась и уходила.
