– Да ради бога, Феофан Христофорович. Тем более, вы ведь в этом деле понимаете.
На самом деле Острено не был артиллеристом, но эта грубая лесть подействовала.
На засечку времени был отправлен сигнальщик с хронометром.
– Одна минута тридцать пять секунд, ваше благородие.
В гимназии хорошо учили считать, а в Морском корпусе это умение отшлифовали. Командир мгновенно прикинул скорость, но назвал меньшую цифру; это случилось как раз в момент возвращения старшего артиллериста и адъютанта адмирала Нахимова:
– Двадцать один узел с половиной. А ведь неплохо.
Риммер метнул короткий взгляд на Семакова, но промолчал, поскольку был в курсе начальственной задумки.
Все прочие мысленно не согласились с командиром, а Острено высказал то же самое вслух.
– Если этакое посчитать за «неплохо», что же тогда «отлично»? Ведь от самого быстроходного противника уйдем без труда. А, Владимир Николаевич?
– Тут еще это средство смягчать волнение, не забудьте. Мечта артиллериста, parole d'honneur
[9]. Риммер Карлович, эта штука с любой волной справится?
– Тут не скажу, это к специалистам надо, но, помню, попали мы как-то в шторм, так-то нас поваляло бы изрядно, а мы прошли насквозь, как по…
Несколько мгновений иностранный специалист подыскивал поэтическое сравнение и нашел его:
– …короче, можно было бы поставить на палубу стол, на него стакан, налить доверху вина – и не расплескалось бы. Вот как!
Этот высокохудожественный пассаж произвел сильное впечатление на всех, а особенно на нижних чинов, которые притворялись сильно занятыми своими делами, но между тем слушали внимательно.
Германец состроил озабоченное лицо:
– Владимир Николаевич, с вашего позволения, я спущусь в трюм, хочу посмотреть состояние движков.
– Разумеется, Риммер Карлович, вы знаток, вам и карты в руки.
Игральные карты в мире пришельцев не существовали, поэтому Семаков был понят не совсем правильно. Риммер посчитал эту реплику относящейся к штурманскому делу. Тем не менее, иностранный капитан нырнул в люк и через минуты три вынырнул с еще более озабоченной миной:
– Владимир Николаевич, прикажите сбавить ход. Греются они. Сейчас-то ничего, а вот минут через десять-пятнадцать…
– Вы хотите сказать, Риммер Карлович, что самый полный ход недостижим на долгое время?
– К сожалению, это так, Феофан Христофорович; за десять минут работы совершенно уверен; полчаса… ну, тут тоже, наверное, возможно, а вот час самого полного хода не советовал бы. Перегрев, сами понимаете…
Последовала многозначительная пауза, а за ней резонный вопрос:
– Что-то можно с этим делать?
– Специалист нужен, Владимир Николаевич. А то и ваши что присоветуют.
Острено поднял бровь:
– Господа, ведь можно охлаждать…
– Но только не водой, Феофан Христофорович, Тифор меня предупреждал. Испортим движки.
– Тогда уксусом. Мне дед рассказывал, при государыне Екатерине так орудия охлаждали…
– Вот уж не знаю. Опять же к Тифор Ахмедовичу.
Протокол был составлен по всем правилам. Вечером Семакова принял сам Нахимов. Разумеется, перед тем начальство получило подробные сведения от адъютанта.
– Ваше превосходительство, разрешите представить протокол ходовых испытаний… предельная скорость двадцать один узел с половиной… замечание по поводу перегрева двигателей при длительной работе… еще гашение волнения…
В кабинете из посторонних было двое адъютантов. В конце доклада оба были выставлены из комнаты под благовидными предлогами.
– Владимир Николаевич, не томите: сколько там на самом деле?
– Тридцать восемь узлов, Павел Степанович, – тихим голосом, как будто боясь спугнуть удачу, отвечал Семаков, – и, осмелюсь доложить, двигатели не греются.
– Завтра подъем флага, лейтенант. С отцом Александром уж оговорено, с утра доставят икону. Флаг вручит капитан первого ранга Ергомышев. Вы его знаете?
– Лично не знаком, Павел Степанович, но слышал, что в Синопском сражении отличился. Однако тут есть деликатное дело… вам уже доложили, что возможно неблагоприятное влияние…
– Это я помню. А как же с командой?
– Так ведь, Павел Степанович, всех до единого проверяли. Лично капитан Риммер. Не было негаторов. Однако просто так на борт никого пускать нельзя. Защита справится, но специалисты говорят: не стоит ее задействовать без особой надобности.
– Так проверьте всех, кто собирается подойти.
Семаков помчался к Ергомышеву за мелкими указаниями. Тот, несмотря на опытность, купился, приписав эти хлопоты волнению юного и неопытного командира перед подъемом флага. На деле же Семаков потихоньку проверил капитана первого ранга на негацию. По счастью, эта напасть миновала. От него Семаков забежал к Тифору, попросив об оценке возможности и стоимости защиты всех двигателей, а заодно и других важных кристаллов на корабле.
Рыжий магистр уверил, что нужные алмазы наверняка могут найтись среди тех, что привезли из последней экспедиции, но даже он не знал наверное, сколько времени понадобится для огранки.
В день подъема флага вся команда оделась в обмундирование первого срока и находилась в полной готовности задолго до события. Больше всех волновался (хотя и не показывал этого) мичман Шёберг: именно он отвечал за построение. Иноземцы скромно стояли на причале в сторонке.
Но все шло должным образом. Икона была доставлена в срок; вручал ее лично протопоп Михайловской церкви отец Александр. Корабль был освящен по всем правилам. Капитан первого ранга Ергомышев громко зачитал приказ о вступлении корабля в строй и вручил Семакову небольшой (по размеру «Морского дракона») Андреевский флаг.
Лейтенант Семаков на вытянутых руках пронес флаг вдоль строя и закрепил его на фале. Последовала ожидаемая команда Ергомышева:
– Военно-морской флаг, гюйс, стеньговые флаги и флаги расцвечивания поднять!
Командир «Морского дракона» продублировал приказ и лично поднял Андреевский флаг. Грянуло протяжное «Ура!» Офицеры взяли под козырек. Все положенные флаги взвились в полном соответствии с уставом.
Официальная церемония закончилась. Капитан Ергомышев уехал на пролетке, еще раз поздравив всех офицеров. И тут последовало неофициальное продолжение.
По сходням почти что пробежал Риммер Карлович. Его целью был командир «Дракона». Начал он с учтивого:
– Владимир Николаевич, я вас поздравляю с вступлением в командование настоящим боевым судном.
На эту тираду Семаков самую малость поморщился: во флотском лексиконе слова «боевое судно» являли собой оксюморон. Только сочетание «боевой корабль» имело право на существование. Но замечания на этот счет он делать не стал. Тем временем несколько взволнованный германец продолжал:
