– Похоже, один из движков сдох.
– Тифор Ахмедович говорил, мы и на четырех двадцать выжмем.
– Потому и отключил… Зябков!
Из трюмного люка высунулась голова в бескозырке. Она даже не успела что-то сказать, как последовал приказ:
– Осмотреться в трюме и на палубе! Доложить о потерях и повреждениях!
– Слушвашбродь! – и с этими вполне понятными словами голова исчезла. Через считанные минуты последовал доклад:
– Так что, ваше благородие, Прохор Савельич говорит: у нас контуженные имеются, трое, значит. Ядро боком ударило, обшивку помяло, да шпангоут погнуло. Течи нет. Еще кормовому гранатомету щит пробило насквозь, да ствол вместе с лотком поковеркало, да тем же ядром в рубку попало, вмяло броню, стал-быть.
– Всем разрешаю подняться на палубу, кроме пострадавших. Глядите, братцы, что нами сделано.
– Ох ты, Никола-Морской, да ведь ни одной мачты не осталось!
– Чего там мачты: горит он, анафема! Вона как дым валит. Ей-же-ей, пожар.
– И тушить, похоже, не потушат. Хотел бы я видеть, что у них на верхней палубе.
– На верхней, скажешь тоже. Да у них артиллерийская палуба полыхает! Вот доберется до крюйт-камеры…
– …бушприт тоже оторвало…
– …глянь-кось, с флагмана шлюпки спускают! Не спасут линкор, вот чтоб мне на берегу хлебного вина не понюхать…
– Да ты чё, с какого флагмана?
– И с него тоже, и с парохода, который с черной полосой, и, опять же…
Для сухопутного артиллериста картина казалась очевидной, но большим усилием воли он все же вспомнил наставления преподавателей Михайловского училища и постарался мысленно составить рапорт об итогах боя: «Цель горит, тут без вопросов, но, возможно, ее потушат. Однако мачты скоро не поставят, это точно. То есть корабль к бою непригоден, сиречь выведен из строя. Да он и до Севастополя не дойдет, разве что на буксире… Успех, тут сомнения в сторону. И если б только эти их гранаты все до единой взрывались…»
В трюме, а точнее, в выгородке, что была отведена под лазарет, тоже шла работа. Двое матросов находились в сознании, они уже лежали на койках. Над третьим хлопотал санитар. Лечение заключалось в скляночке, которую Прохор ловко извлек из сундучка. Лекарство пролилось на тряпицу, каковую корабельный эскулап поднес к носу пострадавшего. Действенность проявилась немедленно:
– Да что ж ты творишь, ирод! С твоего лекарства… кха… кха… да от тебя покойник своими ножками на кладбище побежит!
– Цыть мне тут! Лежи, Аника-воин. Контузия у тебя, и у вас двоих тож она. К Николай Иванычу отправят, и если денька три полежать придется, то, считай, повезло. Да чтоб на вино и глядеть не моги! Уж видел я, что оно с контуженными делает…
– Прохор Савелич, мне б хоть одним глазком глянуть, чего там наверху. Ить не слышно.
– Меня-то слышишь, аль как?
– Как сквозь три одеяла разом.
– То-то ж. Вот и лежи потому. А наверху пожар; горит линкор тот хранцуский.
– Где горит?!
– Дурень! Хранцуз, говорю, полыхает пожарищем.
– Так утопили, выходит?
– От же чурбан! Сказано тебе: горит он. И шлюпки вокруг, вон о них твои горлопанят.
Вражеская эскадра все еще восстанавливала сломавшийся строй. «Морской дракон» обогнул ее с юга и взял курс к порту. На лаге стрелка показывала чуть более двадцати узлов: хотя резерв по мощности остался, командир решил не перегружать оставшиеся движки.
– Михаил Григорьевич, команде я разрешу сойти на берег, и мне тоже с докладом к адмиралу Нахимову, так что уж придется вам довести корабль до того причала… который вы знаете. Там ведь ремонтировать куда сподручнее, верно? А еще, – тут Семаков сильно понизил голос, – не дело, чтобы «Морского дракона» та эскадра видела в порту. Пусть гадают, где он чалится.
– Не сомневайтесь, Владимир Николаевич… Федор Федорович, вам ведь, наверное, с рапортом к генералу Васильчикову? Я так и думал. Так сойдете в порту вместе с командиром.
За горизонтом полыхнуло, а через почти минуту донесся глухой, но явно мощный громовой раскат.
– Не иначе, добрался огонь до крюйт-камеры, – заметил князь Мешков.
– С таким пожаром никаких возможностей спасти корабль не было, – флегматично отвечал командир.
Глава 24
Не был принят в те времена термин «разбор полетов» – до него осталось лет пятьдесят с лишком. Но действие уже существовало.
Командование англо-французской эскадрой всеми силами старалось провести этот разбор быстро: пока шли спасательные работы.
Командующий эскадрой адмирал Гамелен был опытен, образован и умен. Кроме того, он своими глазами видел все этапы сражения. В результате последовали решительные (то есть полностью соответствующие натуре адмирала) выводы.
Бомбы, использованные русским кораблем, взрывались высоко над палубой. Предназначайся они для разрушения корпуса – их бы в корпус и нацелили. А в случае промахов первыми выстрелами прицел оказался бы скорректированным. Но нет, они явно имели хорошие зажигательные свойства, а взрывчатое действие было лишь дополнительным. Мачты, правда, оказались сбитыми, но линкор погиб от огня, а не от воды.
Сам адмирал полагал, что всего было сделано более десяти выстрелов. Начальник артиллерии французского флагмана насчитал пятнадцать. Этот факт показался Гамелену важным: русские явно нацелились на уничтожение только этого линкора, а не на нанесение повреждений нескольким противникам. Почему?
Ответ на это давал третий существенный факт: по окончании обстрела юркий русский корабль развернулся и умчался, даже не пытаясь выйти в повторную атаку. В трусость его командира многоопытный адмирал не поверил. Нашлось только одно разумное объяснение: у противника кончились боеприпасы.
Этот вывод француз посчитал за благоприятный для себя. Следовательно, нельзя предположить, что береговые батареи имеют большой запас подобных ядер. Весьма возможно, их и вовсе нет. А отсюда неоспоримо следовало: эскадра должна немедленно идти к Севастополю.
Именно такой приказ и был передан флажным сигналом.
Аналогичный разбор состоялся и в штабе у генерал-лейтенанта Васильчикова. Видимо, поручик Боголепов не был лишен литературного таланта, поскольку доклад его оказался весьма красочным. Впрочем, сделанные им выводы оказались сходными с заключением французского адмирала.
– …таким образом, ваше превосходительство, сии гранаты обладают в большей степени зажигательным, нежели взрывчатым действием, и посему для боя с деревянными кораблями и предназначены. Судя по тому взрыву, что наблюдался нами после боя, пожар на атакованном корабле противника дошел до пороховых запасов. Это в конечном счете и уничтожило цель. Осмелюсь предположить: означенные гранаты, быв применены против вражеской артиллерии, большой ущерб нанести могут путем предания огню запасов пороха у орудий. Полагаю, точно так же ими подожжены могут быть иные склады и магазины. Равно сильные взрывы гранат могут смятение внести во вражеские порядки, особливо же кавалерийские. Но тут сила воздействия также от обученности войск противника зависит.
