Вечером они с Робертом поужинали в дорогом ресторане в городе, а когда вернулись, он проводил ее до номера, и они обменялись подарками. Ему так понравился шарф, что он надел его прямо на смокинг. Гаэль была шокирована, открыв длинный узкий футляр, снова от «Картье», и увидев тонкий бриллиантовый браслет, наверняка безумно дорогой. Бартлет что, умеет читать мысли? Ни что не подошло бы идеальнее к любому туалету из Дома Лелонга.
Гаэль смутилась. Это слишком дорогой подарок, чтобы принять его от человека, которого едва знала, пусть даже и решилась на эту поездку. По ее мнению, это уже было слишком дерзким поступком. Ей было очень неловко: такого рода подарки преподносят жене или любовнице, а она ни то ни другое. Гаэль по-прежнему хотелось сохранить с ним необременительные отношения.
— Роберт, я не могу его принять. Это слишком дорогой подарок, — решилась наконец она, но он не пожелал даже ее слушать, объяснив, что это рождественский подарок, который был специально заказан для нее.
Ему хотелось чего-то хрупкого и красивого, но неброского. Подарок должен быть похож на нее. Роберт так привык, что женщины ждут от него именно таких подарков, что принял ее реакцию за кокетство. Он не думал, что Гаэль смутится или посчитает, что подарок слишком дорогой.
— Я прошу вас это принять, — сказал Роберт, целуя Гаэль в щеку. — Будем считать, что он от Санта-Клауса, который очень расстроится, если вы откажетесь, да и я обижусь насмерть.
По-детски счастливая улыбка убедила его больше, чем что-либо, в ее искренности. Бартлет был совершенно уверен: она не охотница за деньгами, как раз наоборот. Гаэль ничего от него не ожидала, и это ему пришлось умолять ее принять подарок. Теперь ей было неловко оттого, что она подарила ему всего лишь шарф.
Уже лежа в постели, так и не сняв браслет, Гаэль позвонила Бартлету, чтобы еще раз поблагодарить за подарок. Когда шок прошел, она глаз не могла оторвать от украшения, хотя по-прежнему не была уверена, что поступила правильно.
— Мне кажется, что это неприлично, — пробормотала Гаэль виновато словно ребенок, случайно развернувший чужой подарок, но мечтавший оставить его себе.
Браслет ей понравился, и Бартлет был счастлив, а она добавила:
— И я чувствую себя очень странно.
— Почему?
— Во время войны, когда было почти нечего есть, мы жили в комнатах для прислуги на чердаке, тогда как немцы разместились с удобством в нашем доме. Моя мать отказалась покинуть помещение наверху, даже когда они ушли: посчитала, что дом осквернен их присутствием. А теперь я здесь, с вами, хожу в модные рестораны, ем что хочу, живу в дорогом отеле и получаю в подарок бриллиантовый браслет. Очень трудно связать эти факты моей жизни, осознать, что я все та же и что теперь это мой мир. Мне все кажется, что это происходит во сне и вот-вот исчезнет, а я останусь рядом с тыквой в лохмотьях и компании белых мышей. Я не чувствую, что достойна быть здесь: вам следовало бы приехать сюда не со мной, а с какой-то знаменитостью или кинозвездой.
— Это мне и нравится в вас, Гаэль: вы настоящая. Не хочу в компании кинозвезды встречать Рождество, хочу с вами. Я никогда не встречал таких девушек, как вы, и, может, нам было суждено найти друг друга. Я мечтаю стать вам защитником и заботиться о вас. Мне нравится все, что я делаю, но жизнь до сих пор не казалась мне реальной. А вот это — реальность. И я не хотел бы оказаться здесь с кем-то другим.
Ее очень тронули слова Роберта. Гаэль поняла, что тоже испытывает к нему теплые чувства, но браслет все же казался ей слишком дорогим подарком. Кроме общения, Гаэль ничего не желала от него.
На следующий день после катания на санях они зашли в церковь, и Гаэль поставила свечку за упокой души Ребекки. Роберт Бартлет смотрел на серьезное лицо девушки, но спросить не решался.
Гаэль ничего не рассказывала ему о Ребекке, как и вообще о своей личной жизни, но сегодня, когда они вышли из церкви, призналась, что после оккупации ее обвинили в пособничестве нацистам.
— Начальник местного гарнизона, который с другими офицерами жил в нашем доме, передавал мне в багетах полотна, украденные из музеев и частных коллекций. Я их прятала, чтобы потом вернуть в Лувр, а домоправительница посчитала, что я занимаюсь чем-то дурным, и, когда наци ушли, донесла на меня. Меня обрили, потом водили по улицам, били, забрасывали нечистотами. Я больше не хотела жить там, да и не осталось никого — только дом. Но он закрыт.
Жители родного городка предали ее, и это запятнало все, что она любила и помнила. Роберт поежился при мысли о том, что с ней сделали, его глубоко тронула ее история, и захотелось стереть все эти скверные воспоминания. Гаэль очень мало говорила о том, что выпало на ее долю во время войны, но он чувствовал, что ей пришлось несладко. И все же она вышла из всех испытаний с честью, хотя и не без шрамов. Гаэль удивительная девушка. Роберт по глазам видел, что сердце ее разбито, особенно когда она рассказывала, как с ней обошлись.
Бартлет молча привлек ее к себе, обнял, и Гаэль охватило ощущение блаженства и покоя.
Время пролетело быстро. Они провели великолепную неделю вместе, и обоим не хотелось уезжать. Она не снимала подаренный им браслет, наконец-то смирившись с неизбежным и решив оставить его у себя, а Роберт каждый день надевал ее шарф и уверял, что обожает его.
В их последний день в Санкт-Морице пошел снег, и пришлось прервать прогулку. И прежде чем они вошли в отель, Роберт поцеловал ее, но вовсе не так, как раньше, — теперь в поцелуе присутствовала страсть. Все это время он относился к ней с подчеркнутым уважением, их поведение по отношению друг к другу было абсолютно идеальным, и Гаэль было очень легко с ним. Сейчас она понимала, что все изменилось.
— Я не готов быть вам просто другом, — признался Роберт словно в подтверждение ее мыслей. — Но мне сорок девять, я на двадцать восемь лет старше вас. Это причина, по которой мы не можем быть вместе? Вас это беспокоит?
— Вовсе нет, — ответила она и едва слышно добавила: — Я вас люблю.
Пусть они и не были любовниками, их сердца давно соединились, а впереди еще столько прекрасного! Это не просто физическое влечение: их тянуло друг к другу что-то гораздо более мощное, такое, чему невозможно противостоять.
— После развода я никогда не думал, что захочу иметь детей, — сказал он тихо, все еще не отпуская ее. — Но если Господу угодно мне дать ребенка, я хочу, чтобы родила его ты.
Гаэль вспомнила о детях, которых спасала во время войны, но ничего ему не сказала: лицо ее стало печальным и серьезным. Роберт пытался догадаться, что ее расстроило, но Гаэль так ничего и не объяснила.
— Будь у меня дети, я хотела бы, чтобы им ничто не угрожало, — призналась она, — а мир, в котором мы живем, нельзя назвать безопасным.
Кто может гарантировать, что эта война была последней? Гаэль никогда не сможет отдать свое дитя в чужие руки, пусть даже добрые, пусть во имя спасения, как приходилось поступать другим матерям. Отрывая от сердца, они расставались с детьми. Иного выхода просто не было.
