В середине 80-х Анастасия вышла замуж еще раз – за Андрея Нестерова, который какое-то время проучился в Щукинском училище, но в итоге перешел в экономический вуз и в годы перестройки стал предпринимателем. Именно от него Анастасия родила Ефремову внучку Ольгу. Это случилось 7 августа 1987 года, когда МХАТ только-только разделился.
А затем в этот процесс включился и сын героя нашего рассказа Михаил Ефремов. Впрочем, расскажем обо всем по порядку.
Как уже отмечалось, Михаил, еще будучи школьником, играл роли в театре своего отца МХАТе (в спектаклях «Уходя, оглянись» и «Утиная охота»). Продолжал он сниматься и в кино. После ролей в фильмах «Дни хирурга Мишкина» (эпизод) и «Когда я стану великаном» (главная роль) он снялся еще в одном фильме – сериале «Дом у кольцевой дороги» режиссера Сергея Евлахишвили, где исполнил главную роль – ученика ПТУ Коли Никифорова. По сюжету из-за конфликта с отцом мальчик уходит из родного дома. Умение понять его, по-настоящему помочь определяет нравственную сущность каждого из персонажей фильма, и в первую очередь Надежды Казимировны, хозяйки старого дома.
Премьера сериала состоялась 10–12 марта 1981 года, когда Михаилу шел восемнадцатый год. Как мы помним, в школе он считался трудным подростком – настоящей головной болью как для своих родителей, так и учителей. Думаете, став взрослым, он исправился? Ничуть. В средней школе проучился восемь классов, после чего, как и его сестра Анастасия, продолжил учебу в Школе рабочей молодежи. Окончил ее в 1981 году и поступил в Школу-студию МХАТа. Кто-то скажет: мол, по блату, поскольку отец тоже ее оканчивал, а теперь возглавлял МХАТ и, значит, мог повлиять на то, чтобы сынка взяли туда учиться. Однако несомненно и другое – актерский талант у Михаила был, что он доказал, когда играл в спектаклях МХАТа (вспомним высказывание В. Виленкина) и снимаясь в кино.
Но было и другое. Помимо таланта, Михаил обладал сложным характером (благо что родился под знаком Скорпиона), из разряда тех, про который обычно говорят: он всегда ищет приключений на свою задницу. Поэтому, сев за парту, Ефремов-младший вполне мог потом сесть… в тюрьму. Но его спасла армия. Вот как он сам рассказывает об этом: «В юности у меня выбор был невелик: либо тюрьма, либо армия. Если бы я не пошел в армию, тогда угодил бы за решетку – статья 88, часть первая, «валютная». Крупным валютчиком назвать себя не могу, но периодически, конечно, «утюжил». Про статью моему отцу прямо сказали, намекнули, что в армию срочно мне надо. И я пошел…»
В армии Михаил служил в 1982–1984 годах в Вышнем Волочке Калининской (теперь Тверской) области, в войсках ПВО. От Москвы это было недалеко, поэтому до воинской части Михаил добрался на… велосипеде. Впрочем, вот как он сам вспоминает об этом:
«Помню, как какой-то парень довез меня до части в Вышнем Волочке на багажнике велосипеда. Это было часов в одиннадцать вечера. Я поддатый, естественно. А утром как заорали: «Рота, подъем!» Я подумал: «Ну все – привет. И это на два года?» У мамы моей до сих пор хранятся письма первых двух недель моей службы, где я просил: «Сделайте хоть что-нибудь, я буду вести себя хорошо».
Служил я в авиационной части, механиком третьего разряда по радиоэлектронному оборудованию. Мог бы стать первым, если бы поехал на землю – в полки. Я даже писал прошение отправить меня в Афганистан. Мне казалось, что там теплей, потому что понимал: зиму в части я не выдержу. И потом, тогда все прошения писали. Заявление прочитал командир и позвонил моей маме. Она тут же приехала в часть, а с ней ее подруга, Ия Сергеевна Саввина. Она устроила концерт для офицеров, потом меня в чайную пригласили вместе со взрослыми. Даже разрешили выпить стакан вина. В общем, обошлось. Хотя вряд ли я бы попал в боевые действия. Мы же не десантники, хотя погоны, как и у них, голубые, а простые работники аэродрома. Кто по вооружению, кто по противообледенительной жидкости. А она же и внутрь идет, «мадера» называется. Помню, как в часть привезли МиГ, то ли 21-й, то ли 25-й. И все: офицеры, прапора – бежали к нему с трехлитровыми банками, канистрами, чтобы сливать противообледенительную жидкость.
Первые полгода я был не пришей ни к чему рукав и болтался как кусок чего-то в проруби. Служил как все, и даже хуже, чем все. Во второй роте, в первом взводе. Всего рот было десять, и считалось, что вторая – это что-то вроде дисбата. А первый взвод второй роты, которой командовал сержант Микелайтис, – большой ему привет, если он это прочитает, – это дисбат в дисбате. На территории части стоял храм, в котором когда-то снимали фильм «Праздник святого Йоргена». И поговаривали, что на том месте, где у нас был плац, раньше стояло кладбище. По нему я утром и бегал километра по три в противогазе.
Потом меня приняли в постоянный состав. Хорошее в этом было то, что у меня образовалось много свободного времени, я ходил в библиотеку и очень много чего прочитал. Достоевского, Некрасова, Тургенева, Гоголя. А плохое то, что меня назначили помощником начальника политотдела по комсомольской работе и для этого прямо в армии приняли в комсомол. Должность эта была прапорщицкая, а кроме того – политическая, воспитательная. Я отвечал за концерты в клубе и получал двадцать восемь рублей, будучи простым рядовым. Как режиссер ставил концерты на Новый год, 23 Февраля. Помню, перед 8 Марта собрал солдат, которые могли что-то читать, и они декламировали Пушкина, Лермонтова, Фета. Я видел, как женам офицеров это нравится: негромкий рояль, молодые парни читают стихи о любви – и ни слова о коммунизме. Мы из-за этого заняли только второе место. Если бы прочитали хотя бы одно стихотворение про партию – было бы первое.
Служба моя обошлась без подвигов. Я не был на передовой, не участвовал в боевых действиях. Ну с парашютом один раз кидали. Но и то – я ничего не выдергивал: он сам раскрылся. Вообще, в армии каждый день кажется достаточно обыденным. Только в воскресенье хорошо, потому что дают яйца и масло.
Как-то я стоял в карауле, охранял склады. Мне дали реально заряженный автомат. Дело было зимой, я ходил так где-то полчаса, а потом начал поглядывать в сторону забора – вот бы полезла какая-нибудь сука. Шмальнуть хотелось, хотя бы в воздух. А то что просто так ходишь по кругу, да еще и на морозе.
Во время моей службы генеральные секретари умирали один за другим. Брежнев вообще умер в мой день рождения – 10 ноября 1982 года. Я из-за этого уехал в командировку – так тогда называли отпуск – на месяц позже.
Часть наша была очень большая – что-то между дивизией и полком. У нас в роте было много литовцев, через год приехали азербайджанцы, еще через полгода ребята с Кавказа: ингуши, карачаевцы. Из-за интернационального состава бывали и драки, и какие-то трения, но я не видел по-настоящему серьезных конфликтов на национальной почве. Матом все равно все ругались по-русски. Один азербайджанец как-то ногу сломал, когда все бежали вниз с третьего этажа на построение. До этого он вообще по-русски не говорил. А как сломал ногу, сразу вспомнил: «врач», «немедленно», «домой», «мама».
Дедовщина была – и меня в душу, то есть в грудину, били. И я давал пару раз. Но не скажу, что было что-то, от чего можно повеситься. У меня уже было два фильма к тому времени, все знали, что я артист. Старослужащие вызывали к себе: ну давай, рассказывай, как у вас там, в Москве? А я выдавал какие-то истории. Что-то привирал, конечно.
