– Я-то, может, и буду, а вот другие… – тяжело вздохнул Дин, чем привел Эдуардо в замешательство.
– Кого ты имеешь в виду? – спросил Эдуардо.
Но Дин, памятуя о предупреждении начальника тюрьмы, ответил коротко:
– Многих, Эдуардо, многих.
После чего первым поднялся со своего места, показывая конвоиру, что свидание закончено.
Эдуардо не преувеличивал, когда говорил, что многие известные люди Аргентины подняли свой голос в защиту Дина Рида. Среди подписавших петиции в адрес президента страны были знаменитые актеры, писатели, политические и общественные деятели страны. Все они требовали отпустить Дина Рида на свободу, мотивируя это тем, что в его действиях не было серьезного состава преступления. Но Лануссе молчал, предпочитая тянуть время. Однако президент понимал, что долго так продолжаться не может. К голосам протестующих присоединялось все больше и больше людей, и ситуация грозила выйти из-под контроля. Сторонники певца могли вывести людей на улицы, что было им вполне под силу. Ведь даже генеральный секретарь конфедерации профсоюзов, обращаясь к Дину Риду со страниц одной из газет, заявил: «Сердечно обнимаю вас и хочу, чтобы вы знали, что вас обнимает в моем лице весь аргентинский народ». К тому же за Дина начал хлопотать и советский посол, который был обеспокоен возможным срывом поездки Дина в Советский Союз. Короче, после трех недель заключения Дина наконец выпустили на свободу. Об этом ему сообщил начальник тюрьмы, вызвав к себе в кабинет. При этом начальник не преминул заметить:
– Держите ваш язык на замке, мистер Рид. В противном случае ваш приятель рискует вообще отсюда никогда не выйти.
Дин прекрасно понял, о ком именно идет речь, и вместо ответа кивнул. Впрочем, что-то рассказать своим аргентинским товарищам Дин все равно тогда не мог. Ведь его хоть и выпустили на свободу, однако увидеться ни с кем не дали. В сопровождении специального эскорта Дина привезли из тюрьмы в аэропорт и, посадив на первый же самолет, следовавший в Уругвай, отправили восвояси. И предупредили, что если он еще когда-нибудь сюда вернется, то так удачно уже не выпутается.
– Лет десять тюрьмы мы вам точно обещаем, – сказал Дину на прощание полковник, который лично проводил его до трапа самолета.
Несмотря на то что из тюрьмы Дин вышел серьезно ослабленным как физически, так и морально, он и мысли не мог допустить, чтобы отменить свою поездку в Советский Союз. И хотя Патрисия настаивала именно на отмене турне, Дин даже слышать об этом не хотел.
– Эта поездка, наоборот, приведет меня в чувство, – заявил Дин жене.
К тому же он рассчитывал на помощь медицины: именно после освобождения из аргентинской тюрьмы Дин начал всерьез принимать антидепрессанты. В последующем увлечение ими серьезно скажется на его нервной системе. Но это будет позже, а пока Дин достаточно быстро пришел в себя и отправился в Москву. Причем уехал он туда без Патрисии, которая осталась в Европе, чтобы быть рядом с их дочерью Рамоной.
Дин вылетел в Москву 20 июля. Перед полетом накупил в аэропорту кучу разных газет, поскольку за то время, пока находился в тюрьме, успел здорово отстать от событий, которые произошли в мире. Он вообще любил во время авиаперелетов почитать.
Из всего прочитанного в тот раз на Дина особенное впечатление произвела весть о трагедии, случившейся в Советском Союзе три недели назад. 30 июня во время космического полета погибли сразу трое советских космонавтов: Георгий Добровольский, Владислав Волков и Виктор Пацаев. В нескольких газетах, которые анализировали эту трагедию, давались различные версии гибели космонавтов, однако подтекст был один: русских постигла закономерная неудача. «Советские космонавты положили свои жизни на алтарь коммунистической партии, которой очень хотелось отрапортовать миру о новой победе советской космонавтики в годовщину большого юбилея – 10-летия полета Юрия Гагарина».
Прочитав это резюме, Дин, который знал о приверженности русских отмечать разные круглые даты трудовыми подвигами, подумал, что версия журналиста, судя по всему, верная (только те, кто имел непосредственное отношение к полету, знали подробности трагедии: что космонавты погибли из-за разгерметизации кабины, будучи без скафандров. А последних на них не было потому, что в таком случае в кабину поместились бы двое членов экипажа, а начальство хотело установить рекорд – отправить в полет троих космонавтов). Однако с общим выводом статьи, который сводился к тому, что эта трагедия закономерна для социализма, он был категорически не согласен. Да, гибель трех космонавтов была ужасна, как ужасна любая другая гибель. Но смерть смерти рознь. Эту трагедию можно было смело отнести к разряду героических, положенных не на алтарь коммунистической партии, как писал автор статьи, а на алтарь мирового прогресса. И в этом смысле эта трагедия и в самом деле была характерна для социализма. А вот капитализм дает примеры совсем иных смертей.
Из тех же газет, взятых им в полет (из статьи в «Нью-Мюзикл экспресс»), Дин узнал, что за последние два года на Западе из жизни ушли сразу четыре кумира рок-музыки. Первым 2 июля 1969 года умер один из лидеров ансамбля «Роллинг Стоунз» Брайан Джонс. Через год, 18 сентября 1970 года, скончался Джимми Хендрикс, а спустя две недели настала очередь еще одного рок-кумира – Дженис Джоплин. И, наконец, недавняя смерть – 3 июля 1971 года из жизни ушел лидер группы «Дорз» Джим Моррисон. Причина смертей всех этих людей была одна: злоупотребление наркотиками. Джонс утонул в своем бассейне, приняв перед этим изрядную долю алкоголя и наркотиков, Хендрикс захлебнулся рвотными массами, проглотив перед этим несколько наркотических таблеток, а Джоплин и Моррисон умерли от передозировки героина.
«Разве при социализме такое возможно? – размышлял Дин. – Вот и выходит, что там кумиры жертвуют своими жизнями ради прогресса, а в западном мире кумиры умирают за порцию героина. Как говорится, почувствуйте разницу».
Подумав об этом, Дин пожалел, что с ним сегодня не летит в одном самолете тот кинобосс из ассоциации «АНИКА», с которым они так темпераментно спорили в 68-м году о преимуществах социализма и капитализма. «Интересно было бы послушать его версию на этот счет», – подумал Дин, откладывая в сторону газеты и глядя в иллюминатор.
Дин прилетел в Москву ближе к полудню и попал, как говорится, с корабля на бал: 7-й Международный московский кинофестиваль уже начался. Он открылся за день до этого, и на него съехались кинематографисты из 50 стран. Они поселились, как обычно, в гостинице «Россия», куда был определен для проживания и Дин. А привезли его туда из аэропорта Шереметьево двое сопровождающих: представитель Госкино Алексей и переводчик Виталий. Причем первый всю дорогу восторгался активностью Дина на поприще борьбы за мир и особенно его акцией у посольства США в Сантьяго. Дину было неловко выслушивать эти комплименты, однако прервать чиновника он не решался. Гораздо большее впечатление на него произвело другое сообщение: что в Советском Союзе с нетерпением ждут его гастролей и что этому событию сопутствует широкая реклама.
