Дантон отвечал: «Мы будем убивать священников и аристократов не потому, что они виновны, а потому, что им нет места в будущем».
Робеспьер сказал: «Кто посмеет упрекать в беззаконии народ? Кто посмеет указать точную границу, о которую должны разбиться волны народного насилия? Насилие равновелико самой революции. Оно столь же незаконно, как и сама революция, как свержение трона и взятие Бастилии! Оно столь же незаконно, как и свобода!»
Что ж, Робеспьер был прав – великая Революция порождает великое насилие.
Двадцатого сентября в Тампле вновь услышали набат, крики толпы и бой барабанов.
Разутая, нищая республиканская армия под началом генерала Дюмурье разбила победоносную армию герцога Брауншвейгского.
Гёте, присутствовавший при сражении, сказал: «Мы видим рождение нового мира».
Двадцать первого сентября собрался избранный Национальный конвент, который провозгласил: «Король низложен». Франция была объявлена республикой.
И опять непрерывно били колокола и кричала толпа…
Нация хоронила монархию.
Битва при Вальми. Жан-Батист Мозес.
В избранном Конвенте большинство было снова у жирондистов, но они становились безвластны. «У кого ружье, у того и сила». Национальная гвардия подчинялась парижской мэрии – то есть якобинцам.
Конвентом теперь открыто управляло вооруженное меньшинство – Якобинский клуб…
Скамьи депутатов-якобинцев в Конвенте располагались наверху, поэтому их фракция получила название «Г ора». Сверху, с этой Г оры, теперь будут лететь смертельные молнии, которых страшились депутаты, не примкнувшие ни к тем, ни к другим. Их называли презрительно – болото. Жалкие болотные лягушки.
События шли предсказуемо. Революция спешила повторяться. Как английские революционеры осудили Карла Первого, так Республиканский Конвент решил осудить короля.
Суд над бывшим королем Людовиком Шестнадцатым (именовавшимся теперь гражданином Капетом) символически проходил во дворце королей – Тюильри. Как и Тампль, откуда привозили короля на суд, этого дворец ныне не существует.
Это был процесс, который, по выражению одного из адвокатов короля, стал «процессом целой Нации против одного человека».
Законники-жирондисты снова заявили о «неправомочности судить короля». «Особа короля, согласно действующей Конституции, была неприкосновенна и неподсудна». «Если сегодня осудить незаконно короля, завтра можно осудить незаконно простого гражданина»
Робеспьер возражал: «О ирония судьбы! Казнь тирана, которая должна нас объединить, является яблоком раздора… Здесь много говорят о законах… Но тиран Цезарь был зарезан двадцатью ударами кинжала без всякого закона. Точнее, на основании высшего закона – закона свободы. Я хочу обратиться к депутатам Жиронды. Как радуются наши враги, увидев, как дрожит в наших руках секира Революции. Называя его неприкосновенной особой, вы чтите воспоминание о своих цепях. Король – призрак прошлого. Призрак должен исчезнуть!»
Жирондисты попытались включить в обсуждение народ: «Но вопрос идет о казни главы государства. Должно быть всенародное голосование. Это голосование поставит наш приговор под охрану нации… Вспомните урок английской Революции. Там не было народного плебисцита. И что же? Прошло не так много лет после казни Карла Первого, когда английский народ вернул монархию. И обвинил казнивших».
Тогда к трибуне бросился Камиль Демулен: «Нас смеют пугать непостоянством. И кого? Нашего великого народа? Это оскорбление Нации. Я не допускаю мысли, чтобы честная Нация, пославшая нас на штурм тирании, нас же потом преследовала! Никогда французы не будут так несправедливы! Никакого обращения к Нации. Решим здесь и сейчас!»
И состоялось голосование. Вожди якобинцев – Марат, Робеспьер, Дантон, Демулен – естественно, голосовали за казнь.
Ближайший родственник короля герцог Орлеанский – глава младшей ветви Бурбонов… Все были уверены, что он воздержится, он имел на это право. Но герцог сказал: «Я убежден: всякий, кто посягает на самодержавие народа, заслуживает смерти. Я голосую за смерть».
Гражданин Капет был приговорен большинством голосов.
Коропь попросил три дня, чтобы проститься с семьей. Ему дали двадцать четыре часа.
Ночью он написал завещание. Я видел его в парижском архиве. Завещание написано поразительно ровным, совершенно бесстрастным почерком.
В завещании король просил прощения у жены за то, что стал причиной ее бед. Он обращался к своему сыну и просил никогда не мстить за его смерть…
То же завещает и наш последний царь. Как писала великая княжна Ольга: «Государь просил не мстить за него. Он всем простил».
Составив завещание, остаток ночи король спал. Как расскажет камердинер, он спал спокойным и крепким сном.
На рассвете в карете вместе с духовником король Франции отправился на гильотину.
Карета была окружена двойным строем кавалеристов…
Гильотину установили возле все того же дворца королей Тюильри, на месте, где прежде стояла статуя Людовика, возлюбленного народом, и рядом с новой, революционной статуей Свободы.
Площадь затопили тысячи парижан.
Эшафот был плотно окружен Национальной гвардией.
На эшафоте король вел себя достойно. Он подошел к краю и обратился к народу: «Французы, я умираю невинным. И прошу Господа.»
Но тут, по знаку командующего Национальной гвардией, раздался грохот барабанов. Король пытался еще что-то сказать, но палач с помощниками потащили его на доску.
Палач дернул за веревку, и лезвие гильотины полетело на голову короля Франции. Голова упала в корзину.
Вначале хотели, чтобы при падении королевской головы раздался пушечный залп. Но Робеспьер сказал: «Голова короля не должна производить больше шума, чем голова простого смертного».
И выстрел отменили.
Вместо выстрела палач Сансон обносил эшафот головой короля. Толпа восторженно орала, люди мочили платки в королевской крови. Обезглавленное тело отвезли на телеге в общую могилу на кладбище у церкви Маделен.
С этого момента гильотину больше не убирали с площади. Две красные кровавые балки с висящим топором грозили городу.
Казнь Людовика XVI. Гравюра XIX в.
