Но главный смысл большевистского террора – в дневнике Троцкого. Вспомним, что он писал, размышляя об убийстве Царской Семьи:
«Казнь… нужна была… чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди или полная победа или полная гибель».
Это смысл партийный.
А вот смысл общественный как он пишет в том же дневнике: «Нужно было ужаснуть, запугать врага». Но здесь Троцкий лукавит, пишет не до конца. Не только врага, но запугать нужно было все население.
Красный террор – это постоянный кафкианский ужас обывателя, ощущение полного бесправия перед Властью. В этом была кровавая эффективность якобинского и большевистского террора.
© МИА «Россия сегодня»
Когда Красный террор официально закончился, Ленина продолжал преследовать мираж Термидора, мираж падения якобинской партии.
Удержимся ли без «массовидности террора»?..
И потому в двадцать втором году, когда Гражданская война победоносно завершилась, Ленин писал наркому юстиции: «Нужно узаконить террор без фальши и прикрас».
Узаконить в Уголовном кодексе!
Колоссальный всплеск зверств, убийств на фоне постоянного голода и террора преобразил людей. С человека сдирали пленку цивилизации. Умиравший от отвращения к жизни за окном, Блок сказал: «Я задыхаюсь… мы задохнемся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу».
Во время официального террора и после него большевики решали вопрос о двух своих врагах.
Первый – Религия.
И здесь опять – прямая цитата из Французской революции…
Французы верили: святая Женевьева, покровительница Парижа, восемь столетий не позволяла неприятелю захватить город. Но пришли якобинцы, и мощи святой были отвезены на эшафот, на Гревскую площадь – туда, где при королях казнили преступников.
Мощи святой разрубили и швырнули в Сену.
Порубили головы святых и на Нотр-Дам.
Над религией глумились повсеместно. Фуше в Лионе нарядил свинью в епископскую мантию и привязал к хвосту Библию.
Взялись и за людей. Сотни священников были убиты в Париже во время якобинского террора.
Большевики постарались не отстать от учителей. Они тоже выбрасывали на помойку мощи самых почитаемых святых. Снимали на пленку эти кощунства. Взрывали храмы. Как и якобинцы, массово расстреливали священников.
Якобинец Ленин подытожил – написал окончательную программу:
«Строго секретно
Указание
…Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатать и превращать в склады.»
Другой острый вопрос, который должны были решать большевики, – интеллигенция.
С самого начала, запретив оппозиционные газеты, они поссорились с интеллигенцией.
И здесь Ильич опирался на опыт якобинцев. Они были беспощадны. Погиб великий Кондорсе, посмевший разделять взгляды жирондистов, химик Лавуазье, доказавший смехотворность научных экспериментов Марата, отправился на гильотину. Сам Бомарше, создатель революционного Фигаро, побывал в якобинской тюрьме и чудом избежал казни. На гильотине закончил жизнь поэт Андре Шенье, воспевший Шарлотту Корде и осуждавший революционные зверства.
Была закрыта Академия – символ французского Просвещения.
Лавуазье с женой. Жак Луи Давид.
1788 г. Музей Метрополитен
И наш Ильич относился к интеллигенции по-якобински:
«Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно».
© МИА «Россия сегодня»
В двадцать втором году к пристани Штеттина причалил пароход из России.
Приехавших никто не встречал. Они нашли несколько фур с лошадьми, погрузили багаж. И за фурами по мостовой, взявши под руки жен, побрели в город. Шли изгнанники – цвет и гордость русской философской и общественной мысли, те, кто определял в начале XX века общественное сознание России: Лосский, Бердяев, Франк, Кизеветтер, князь Трубецкой, Ильин… Сто шестьдесят человек – знаменитые профессора, философы, писатели, великий духовный потенциал России – одним махом были вышвырнуты из страны.
Троцкий сказал:
«Да, у нас не было поводов их арестовать. Но существовать с ними вместе было для нас невозможно».
Еще бы – они мыслили!
В том же двадцать втором году один из руководителей ЧК Агранов пояснил:
«В 1921 году 70 процентов петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ОЖЕЧЬ!»
Чтобы ожечь, потребовался символ.
Это был знаменитый поэт, который, как и Шенье, посмел не скрывать своих убеждений… Еще до революции он писал:
Умер водитель народов, Атрид, —
Я же, ничтожный, живу.
Манит прозрачность глубоких озер,
Смотрит с укором заря.
Тягостен, тягостен этот позор —
Жить, потерявши царя!
Как звучали эти строки Гумилева после гибели Царской Семьи…
Поэта арестовали по обвинению в заговоре Таганцева. Участники заговора будто бы хотели вслед за Кронштадтским восстанием устроить восстание в Петрограде.
«Будто бы» – потому что уже тогда появилась версия, что никакого заговора Таганцева не существовало.
Тогда что же было?
