Рядом с вернувшимся Горьким неотлучно находится Ягода, «Ягодка» – так ласково зовет писатель шефа тайной полиции. Ягода везет его в путешествие… по лагерям ГПУ. Горькому показывают бывших проституток и воров, ставших ударниками труда. И все время – постоянная, беспрерывная лесть. Хозяин знает слабости людей…
В лагерях Горький умиляется увиденному, растроганно плачет и славит чекистов. Окончательно он возвращается в СССР в дни процессов интеллигенции, в год «шахтинского дела». И писатель-гуманист в статье в «Правде» дает формулу, которая станет лозунгом сталинского времени: «Если враг не сдается – его уничтожают».
Хозяин в нем не ошибся. Вернув Горького, он предназначит ему особую роль в усмирении интеллигенции.
С 1929 года, параллельно с процессами вредителей, идет кампания против «идеологических искривлений». Интеллигенцию учат быть осторожной с печатным словом. Малейшая неточность по сравнению с официальными взглядами грозит обвинением в извращении марксизма-ленинизма и в лучшем случае изгнанием с работы.
Громят биологов, философов, педагогов, экономистов. Все области знаний рапортуют о найденных «искривлениях». «Горе-ученые» – так их теперь называют – послушно каются на собраниях.
Постепенно стыд изгоняется из употребления. Страх сильнее стыда.
Теперь жестокие прежние годы кажутся царством свободы. Совсем недавно, в 1926 году, Московскому Художественному театру разрешили выпустить «Дни Турбиных» Булгакова. Это был фантастический успех. Зрители с изумлением увидели пьесу, где белые офицеры изображались не привычными монстрами, но добрыми, милыми людьми. Постановка вызвала ярость партийных писателей, но у нее нашелся преданный зритель и защитник. Бессчетное количество раз Хозяин смотрел спектакль.
Загадка? Нет. Это была пьеса об обломках прежней Империи. А он, расправляясь с вождями Октября, уже видел Империю будущую.
Но любимцев у него быть не могло. В 1929 году, когда он усмирял интеллигенцию, Художественный театр принимает новую пьесу Булгакова «Бег». Те же герои, те же идеи, что и в «Днях Турбиных». Но время – другое. И Хозяин обсуждает «Бег» на Политбюро. Орган, управляющий государством, разбирает… непоставленную пьесу!
В его Империи это будет нормой. Он знает: нет ничего важнее идеологии. Он выучил завет Ленина: с минимальной свободы в идеологии начнется потеря власти партией.
И через семь десятилетий жизнь подтвердит его правоту. Выписка из протокола заседания Политбюро от 17 января 1929 года: «О пьесе Булгакова «Бег»: Принять предложение комиссии Политбюро о нецелесообразности постановки пьесы в театре». К протоколу добавлено заключение П. Керженцева – заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК: «Тенденция автора вполне ясна. Он оправдывает тех, кто является нашими врагами».
И, как по команде, во всех газетах дружно начали уничтожать Булгакова. Отдел ЦК действует – со сцены снимают «Дни Турбиных». Опытный Керженцев явно решил найти правый уклон в искусстве.
Но у Хозяина были другие планы насчет Булгакова.
Мой отец дружил с Юрием Карловичем Олешей – они оба учились в одесской Ришельевской гимназии. В 20–30-х годах Олеша – один из самых модных писателей. Но потом… нет, его не посадят – просто перестанут печатать. Он будет писать на бумажках ежедневные афоризмы, спиваться и спьяну выбрасывать написанное.
В 50-х он ходил по улицам – нечесаная грива седых волос, шея обмотана грязным шарфом, орлиный нос – и все оборачивались. Так должен был выглядеть старый Пер Гюнт.
Он часто приходил к отцу – просил денег. Они подолгу беседовали. Именно тогда он рассказал, как затравленный Булгаков решился написать письмо Сталину. Эту идею ему подсказал некий подозрительный человек, которого многие считали стукачом. И Булгаков, сидевший без денег и тщетно пытавшийся устроиться на работу в Художественный театр, пишет отчаянное письмо Сталину – просит выслать его на Запад. Тогда, в дни процессов интеллигенции, это казалось самоубийством.
«Все случилось в апреле, – рассказывал Олеша. – По старому стилю было 1 апреля, и мы все разыгрывали друг друга. Я знал о его письме, позвонил ему и сказал с акцентом: «С вами хочет говорить товарищ Сталин». Он узнал меня, послал к черту и лег спать – он всегда спал после обеда. И тут опять раздался телефонный звонок. В трубке сказали: «Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин». Он выматерился и бросил трубку, подумав, что я не унимаюсь. Но тут же звонок последовал вновь, и раздался строгий голос секретаря Сталина: «Не бросайте трубку, надеюсь, вам понятно?» И другой голос, с грузинским акцентом, начал сразу: «Что, мы вам очень надоели?» После смущения Булгакова и взаимных приветствий Сталин спросил: «Вы проситесь за границу?» Булгаков, конечно, ответил, как должно, что-то вроде: «Русский писатель работать вне Родины не может» и так далее… «Вы правы, я тоже так думаю, – сказал Сталин. – Вы хотите работать в Художественном театре?» – «Да, хотел бы, но… мне отказали». – «Мне кажется, они согласятся». И он повесил трубку. Тут же позвонили из театра: просили Булгакова поступить на службу…»
Вся Москва рассказывала о благородном звонке Вождя. Рождалась легенда о всемогущем покровителе искусства и злобных бюрократах, его окружающих.
И Булгаков пишет пьесу «Мольер» – о короле, который один защищает драматурга против злобной дворцовой камарильи. Тот же Керженцев моментально сочиняет донос в ЦК: «В чем политический замысел автора? Булгаков… хотел в своей пьесе показать судьбу писателя, идеология которого идет вразрез с политическим строем, пьесы которого запрещают… И только король заступается за Мольера и защищает его от преследований… Мольер произносит такие реплики: «Всю жизнь я ему (королю) лизал шпоры и думал только одно: не раздави. Я, быть может, мало вам льстил? Я, быть может, мало ползал?» Сцена завершается возгласом: «Ненавижу бессудную тиранию» (мы исправили на «королевскую»)… Политический смысл, который вкладывает в свое произведение Булгаков, достаточно ясен…»
Хозяин согласился с предложением Керженцева снять пьесу, но запомнил: только король помогал Мольеру. И отметил готовность Мольера, несмотря на ненависть к тирании, служить этому единственному защитнику.
Старый партиец Керженцев будет расстрелян. А Булгаков уцелеет.
Все время Сталин приучает страну к мысли: за всем следит Хозяин, обо всем мало-мальски серьезном ему докладывают.
В 1931 году обсуждался вопрос о разрушении Даниловского монастыря, переставал существовать и Некрополь, где покоился прах Гоголя. И Хозяин принял решение: перенести прах писателя с кладбища Даниловского монастыря на Новодевичье. Но после перенесения праха возникли странные, точнее, страшные слухи: при вскрытии могилы оказалось, что Гоголь был похоронен… живым.
Литературоведы заволновались, вспомнили завещание Гоголя: «Тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться».
Доложили Хозяину. Ягоде пришлось дать подробный отчет обо всем, что произошло на кладбище.
