– Так что ж тут такого? У простолюдинов это принято.
И тогда Родзянко рассказал о брошюре Новоселова, о «Тобольском деле», о письмах и исповедях распутинских жертв, о Лохтиной, которую Распутин довел до сумасшествия, о «радениях» на квартире Сазонова, где Распутин жил, и, наконец, о пагубном влиянии, которое «старец» может оказать на душу наследника.
– Читали ли вы доклад Столыпина? – спросил царь.
– Нет. Я знал о нем, но не читал.
– Я ему отказал.
Наивному Родзянко в царских словах послышалось сожаление. Он не понял, что Николай хотел сказать: ничего нового вы мне не сообщили, я уже все это слышал. Царь усмехался про себя: он знал, что никаких «радений» у Сазонова не происходило, что Лохтина многим кажется сумасшедшей только потому, что она оставила суетный свет и избрала новую жизнь, и что никаких точных данных о хлыстовстве Распутина в «Тобольском деле» нет…
Царь предложил Родзянко взять «дело» из Синода и изучить его. Председатель Думы был счастлив – ему показалось, что он выиграл… Потом Николай познакомил его с наследником. Родзянко игриво представился мальчику: «Самый большой и толстый человек в России». И Алексей, «удивительно симпатичный ребенок», рассказал ему, как он собирал деньги на благотворительные цели – «целый день простоял с кружкой и собрал один целых 50 рублей».
Толстяк решил, что знакомство с наследником – знак высочайшего доверия. Но, скорее всего, Николай показал ему сына с иной целью. Родзянко должен был понять: душа ребенка чиста, ибо «Наш Друг» учит его любви и служению ближним.
Уже на следующий день Родзянко с энтузиазмом начал расследование. «Мне… было указано взять дело из Святейшего Синода, рассмотреть его и доложить, каково мое мнение о Распутине. Дело мне привез товарищ обер-прокурора Даманский».
Даманский – еще один назначенец Распутина в Синоде. Сыну сибирского священника, жалкому синодскому канцеляристу, посчастливилось стать другом «старца» – Распутин останавливался в его доме во время своих визитов в Петербург. И обер-прокурора Саблера заставили взять Даманского в заместители.
Аликс тотчас узнала от Даманского о передаче «Тобольского дела» – и заволновалась. Прямых улик в «деле» не было никаких, но она знала, как враги «Нашего Друга» умеют использовать косвенные улики…
Из воспоминаний Родзянко: «Уже на следующий день он (Даманский. – Э. Р.) звонит мне по телефону и просит принять…
– Я приехал просить, чтобы вы отдали мне секретное дело о Распутине.
– А высочайшее повеление у вас есть?
– Нет… Но это очень высокопоставленное лицо, вас просит… Государыня…
– Передайте Государыне, что она такая же подданная Государя, своего супруга, как и я.
– Ваше превосходительство, я с собою привез законоучителя детей императора…
Оказалось, это протоиерей Васильев… Он начал мне говорить:
„Вы не знаете, какой прекрасный человек Распутин…“
Я взбесился:
– Вы приехали хвалить негодяя, развратника и хлыста! Вон из моего кабинета!»
Пошли часы революции
Но запрос в Думе был лишь началом гучковской игры. 9 марта 1912 года во время обсуждения государственного бюджета последовало острое продолжение. Когда очередь дошла до бюджета Синода, Гучков встал и произнес знаменитую речь против Распутина, с которой и надо начать отсчет падения династии.
Он заговорил о драме, которую переживает вся страна. «В центре ее – загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков».
Столыпин, монолит, поддерживавший династию, исчез. Оттого-то и прозвучала эта речь, а в ней – дерзкий вопрос Гучкова, немыслимый еще год назад, когда был жив могущественный премьер: «Какими путями достиг этот человек центральной позиции, захватил такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти?… Вдумайтесь только, кто хозяйничает на верхах!..»
Царь был взбешен – его унизили! Он написал на докладе: «Поведение Думы глубоко возмутительно» и высказался еще определенней. Впоследствии Гучков рассказал в Чрезвычайной комиссии:
«Мне передал один из министров, что высочайше было заявлено: „Гучкова мало повесить!“ Я ответил: „Моя жизнь принадлежит моему Государю, но моя совесть ему не принадлежит, и я буду продолжать бороться“».
Уже после выступления Гучкова Зинаида Юсупова по просьбе своей подруги, великой княгини Елизаветы Федоровны, попыталась впервые заговорить с царицей о Распутине. В ответ она получила реплику от «соседки по крымскому поместью»: «Гучкова и Родзянко надо повесить».
В это время Родзянко подготовил доклад царю по «Тобольскому делу», где, естественно, торжествующе сообщал о доказанной вине Распутина. Просьбу Родзянко об аудиенции Николай вернул Коковцову с резолюцией: «Поведение Думы возмутительно… я не желаю принимать Родзянко» и сказал: «Я просто задыхаюсь в этой атмосфере сплетен, выдумок и злобы… Постараюсь вернуться из Крыма как можно позже».
Из дневника А. Богданович: «14 марта… Завтра вся царская семья уезжает в Крым, и Распутин тоже… Печально писать, какие вкусы у царицы, если она терпит этого хлыста…»
Их ждал поезд. Впереди – белый дворец в Ливадии. Императрица прошла по перрону, не попрощавшись с провожавшими. Царь был мрачен. Он очень устал от всей этой истории.
А Распутин действительно приедет в Крым. Он будет вызван туда из Покровского шифрованной телеграммой без подписи, которую отправит Вырубова. Так Аликс еще раз докажет всем: воля императрицы превыше суждений общества.
Благословение на безумие
В то время мужик жил в Покровском неторопливой сельской жизнью. Но идиллию нарушила безумная генеральша. Лохтина пришла в Покровское босиком, питаясь по дороге подаянием. Одета вчерашняя законодательница петербургской моды была пугающе – в странный белый балахон, увешанный лентами и маленькими иконками. Провожаемая изумленными взглядами крестьян, она шла по деревне, выкрикивая «Христос Воскресе!», хотя до Пасхи еще было далеко…
История ее безумия осталась в «Том Деле». В 1911 году, когда Распутин еще дружил с Илиодором, изгнанная из семьи Лохтина приехала в Царицын…
Из показаний Марии Головиной: «Из Царицына она… возвратилась в белом монашеском одеянии и босиком… Тогда я познакомилась с Илиодором, который высказался, что в духовной жизни Лохтина дошла до такой степени высоты, что ее можно благословить на „юродство“… Илиодор даже хотел отслужить по этому поводу молебен в нашем доме и благословить Лохтину на „юродство“, но мать моя категорически этому воспротивилась. Тем не менее Лохтина, слыша такое мнение Илиодора, резко изменила свое поведение и стала юродствовать… Лохтину перестали пускать не только в ее квартиру в Петрограде, но и в ее собственное имение в Казанской губернии, которое она путем дарственной перевела на свою дочь… жила она исключительно подаянием…»
