Быстро светает. Рассеиваются тени над Москвой-рекой… Боже мой, сколько еще всего будет!..
Жить так жить, черт побери!
А если вот так закончить сию книгу:
«Конверт с этой рукописью и надписью «Евгению Евгеньевичу Ч. – в собственные руки в 2000 году» обнаружили на его письменном столе, когда составляли опись имущества.
Случилось это на следующий день после того, как ночью его задавил фургон «Хлеб», который на скорости завернул в переулок».
Хотя можно присовокупить еще листочек. Его листочек.
Приложение
Запись Д., видимо, из последних (была в тетради на том письменном столе – на нее падали комья грязи с висящих башмаков).
«Попытка романа»
Я знал: его здесь быть не могло. Он был далеко отсюда, в другом городе, в другой стране. Но он стоял в моей комнате. Он подошел к моей кровати и сел в ногах. И начал:
– Давным-давно я дал тебе прочесть ту книгу. Там было написано:
«Светает. Ты стоишь на берегу реки. Прекрасный город видится тебе в рассветном сумраке на другом берегу. Но долог, ох, как долог путь туда, может, всю жизнь надо идти. И нет перевозчика-водогребщика, самому добираться надо. И вот уже закат, – а ты по-прежнему все стоишь на берегу, ощущая невыразимую тоску… и по-прежнему не двигаешься… О, попроси, попроси Его – пусть поможет бедной измученной душе!.. Смирение и упование – разве понимал ты это, когда гордился молодостью, силой, трудами своими… И все вмиг пролетело – и нет веры в труды, и нет молодости и силы…»
Смирение и упование… Смирение и упование… Да, да! Как же я раньше?..
Я лежал в траве. День догорал. За деревьями блестела река в заходящем солнце. Солнце опускалось за вершины сияющих розовых сосен, и таинственная синева пришла на небо… Я смотрел, как у моего лица ползла по травинке божья коровка… медленно вверх, обнимая травинку. Солнце зашло за лес – и облака горели холодным золотом. И свет неба был… о Боже, как сжалось сердце от сладостной красоты. И тогда в мире наступила тишина. Ах, какая невыразимая, трепетная тишина была всюду! И вдруг я ясно почувствовал чье-то присутствие. И восторг, ликующий, невыносимый восторг заполнил все мое существо. И купол небес распахнулся… и впустил меня. Задыхаясь, плача от невыразимого счастья, я лежал на земле, но я был – всюду.
Я плыл в синеве. Я ощущал такую красоту… и ширь – без предела. Я видел горы, снег на горах, я видел леса, равнины, толпы людей, города… И все это ликующе летело сквозь меня… или я летел сквозь все это, уже ощущая чьи-то ласковые теплые ладони… Они готовились принять меня… Любовь, любовь… смирение и упование… Все остальное ошибка, суета – все мои труды и все дни.
Господи, как же болит печень, пропитая печень… болитболит-болитболитболит».
Конверт с рукописью «Наш Декамерон. Полные и краткие тексты»
[1] и адресом «Евгению Евгеньевичу Ч. – в собственные руки в 2000 год», а также пожелтевший листок, озаглавленный «Попытка романа», были найдены на его письменном столе.
Случилось это на следующий день после того, как глубокой ночью его раздавил автофургон «Хлеб», свернувший на скорости в темный московский переулок..
Лунин, или Смерть Жака
…И раз навсегда объявляю: что если я пишу, как бы обращаясь к читателям, то так мне легче писать…
Тут форма, одна пустая форма, читателей же у меня никогда не будет…
Ф.М. Достоевский
Смешок.
Потом зажгли свечу – и тускло вспыхнули золотое шитье и эполеты… Вся глубина камеры оказалась заполнена толпой: лица терялись во тьме, лиц не было – только блестели мундиры…
Потом свечу передвинули – и из тьмы возникли очертания женской фигуры. И тогда старик, державший свечу, протянул к ней руки…
И вновь раздался его сухой, щелкающий смешок.
Старик этот и был Михаил Сергеевич Лунин.
А потом он зашептал, обращаясь туда – в темноту – к Ней:
– Сегодня я забылся сном только на рассвете. В груди болело. Сон был дурен… Знобило. И тогда в дурноте я завидел ясно готическое окно и Вислу сквозь него… Был ветер за окном… И воды реки были покрыты пенистыми пятнами. Беспокойное движение в природе так отличалось от тишины вокруг нас… Ударил колокол… Звонили к заутрене. Я знал, мне нужно обернуться, чтобы увидеть твое лицо. Но я не мог. Я не мог! Я не мог!.. Я так и не увидел твоего лица… Потому что я забыл его!
Смешок.
Он опускается на колени и все тянет руки к женской темной фигуре.
И она, беспомощная, темное видение с белыми голыми руками, протянутыми к нему.
В это время в другом помещеньице два человека обговаривали дело. Один – Поручик Григорьев, молоденький, нервный, хорошенький офицерик, а другой – Писарь – тоже молоденький, но степенный и огромный.
Григорьев. Чтоб к утру показания у меня на столе лежали… Чтоб я перед начальством все за тобою проверить успел…
Писарь. Насчет проверить – это вы справедливо, ваше благородие… С нами без проверки разве можно?! Только зачем же к утру? Я куда пораньше для вас все сделаю… Сами-то когда управитесь?
Григорьев. К трем. (Выкрикнул нервно.) К трем!
Писарь (обстоятельно). Значит, к трем после полуночи, ваше благородие, и я управлюсь. На столе у вас к трем все лежать будет. (Обстоятельно.) Перво-наперво у нас пойдут чьи показания? Какую фамилию мне проставить?
Григорьев. Родионов Николай, ссыльнокаторжный, сорок лет, вероисповедания православного.
Писарь (вписывает). А остальное я уже записал.
Григорьев. Как… записал?
Писарь. Понятливый, ваше благородие. Как намекнули вы мне в обед, в чем будет дело, я показания и изготовил. Фамилии только и осталось проставить. Перышко-то у меня ох и быстрое!
Григорьев (нервно). Читай! (Кричит.) Читай же!
Писарь (степенно, строго читает). «Я, Николай Родионов, ссыльнокаторжный, вероисповедания православного, находясь в тюремном замке истопщиком печей, второго числа сего месяца…» (С удовольствием.) Ан и ошибка… Второе-то число у нас сегодня, а после полуночи… уже третье число будет! (Исправляя, бормочет.) Не тот писарь, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо подчищает…
Григорьев (не выдерживая). Читай! Читай!
Писарь. Значит, «третьего числа сего месяца пришел топить печь в камеру, где содержался государственный преступник Михаил Лунин. По приходе в оную, спросил я у государственного преступника Лунина о затоплении печи. Но он мне на спрос мой ничего не ответил… Тогда я вновь его окликнул, но он продолжал лежать без движения. Тогда обратился к ссыльнокаторжному…» Какую здесь фамилию проставить?
