Вот так Коба сделал еще один, последний, главный поворот!
Вышинский в растерянности смотрел на Кобу. По-моему, до него стало доходить: Коба не разрешал евреям откупиться «кучкой буржуазных националистов». Это означало одно: он окончательно решился наказать народ.
Вышинский молчал.
Коба приказал мне:
— Запиши итог: «Приняли предложение товарищей из “Правды”». — Он опять обратился к соратникам: — Итак, у товарища Вышинского нет предложений. Тогда доложите нам вы, товарищ Игнатьев, ваши предложения по второму вопросу.
Игнатьев, несколько побледнев, начал:
— Министерство госбезопасности готово ликвидировать «пятую колонну» в столице. Грузовики дислоцированы за пределами столицы в ближнем Подмосковье, чтобы операция не потеряла внезапности. 5 марта они могут въехать в столицу и провести за одни сутки депортацию враждебного еврейского населения, как это уже практиковалось с чеченцами и ингушами. Одновременно это может быть проделано в Ленинграде и во всех крупных городах. Что касается самих евреев, то слухи о депортации просочились в их среду. Но акция не потеряла нужной внезапности, паники пока нет, и всерьез они не верят в ее возможность. Обычное рассуждение, поддержанное нашими сотрудниками в их среде: «Это невозможно, так как для этого понадобится слишком много грузовиков».
Вышинский побелел и только тихо сказал:
— Но, Иосиф Виссарионович… — И замолчал.
— Что Иосиф Виссарионович?! Боитесь? Чего? Что это может привести к войне? Оставьте ваши меньшевистские штучки! Неужели вы так слепы? Неужели вы думаете, что господа империалисты из-за жидов начнут воевать? Если мы их всех перережем, и то не начнут! Предадут, как предали при Гитлере! Но если империалисты все-таки нападут… Эх вы, слепые котята! Капитулянты! Да мы должны мечтать, чтоб они сейчас напали, если мы революционеры… Такие, каким был Ильич. Он в сложнейшей обстановке гремел! — (Так вот о чем он говорил на пленуме!) — Запомните: мы никого и ничего не боимся! И если господам империалистам угодно сейчас начать войну, то для нас нет более подходящего момента, чем этот!
Берия мельком взглянул на меня и еле заметно усмехнулся.
Теперь я знал: 5 марта состоится депортация евреев. На Крайнем Севере и в Казахстане в эти дни было адски холодно. Туда, на смерть, отвезут всех их.
И мою жену.
Я должен, обязан был действовать.
Все сбывается
Все, о чем говорил мне Берия, исправно сбывалось в эти дни.
Скоропостижно умер довереннейший человек Кобы — еврей Мехлис. Коба устроил ему торжественные похороны. Урну с прахом бывшего начальника Политуправления велел замуровать в Кремлевской стене.
Похоронную церемонию проводил заместитель коменданта Кремля некто Косыкин. В этой ужасающей обстановке всеобщего страха несчастный Косыкин страшно боялся какого-то подвоха. Он говорил сослуживцам: «Я невезучий, боюсь, обязательно что-нибудь произойдет!»
Косыкин держал урну с прахом Мехлиса, когда грянул воинский салют. Бедняга забыл, что партийный функционер Мехлис имел воинское звание генерал-полковника, и, видимо, решил, что это взрыв. От ужаса несчастный замертво упал у стены. Разрыв сердца…
Урна с прахом Мехлиса валялась рядом.
Новый начальник охраны
Все это время Игнатьев присылал кандидатов в новые начальники охраны.
Наконец Коба остановился на генерале Б. По выправке и орденам я понял, что он фронтовик.
Я вошел, когда Коба заканчивал разговор с ним.
— Знакомься, — он назвал какие-то русские имя и отчество.
Обычное приветливое лицо, еще молод. Услужливый, очень вежливый, постоянно извиняется и благодарит. Но достаточно органично, не назойливо.
— Покажи ему наше хозяйство, — велел Коба, — и потом отправляйся домой.
Я привел его в комнату Власика.
— Здесь вы будете жить.
Он посмотрел на меня и молча, все с тем же равнодушным лицом, передал открытый конверт. Туда была вложена записка с тремя словами: «Покажи ему где!» Здесь же написан пароль, которым в нашей переписке подписывался Берия.
После того, как я прочел записку, он ее забрал.
Я провел его в свою комнату и молча показал место на люстре, где был вмонтирован приемник. Он влез на стул и включил.
В тишине раздался голос Кобы:
— Сукины дети… Сукины дети…
Шаги. Он расхаживал по Малой столовой.
Новый слушал в абсолютном молчании. Выключил. И простился со мной все с тем же равнодушным, стертым лицом. Идеальным, кстати, для разведчика — его очень трудно было запомнить…
Итак, человек Игнатьева был с нами. Значит, Игнатьев — тоже? Или Берия сумел прислать «своего», минуя Игнатьева? Не знаю этого до сих пор.
Но интуиция Кобу не подвела. На следующий день я узнал, что он не принял этого кандидата. Поиски «нового Власика» продолжились.
Наконец в феврале его нашли. Ему было чуть меньше сорока. Фронтовик, смершевец. И фамилию его Коба легко запомнил — Новик. Как Власик.
«Прикрепленные» получили начальника. Не думаю, что он был с нами. Во всяком случае никакого сигнала от Берии я в этот раз не получил.
Но в самом конце февраля, то есть накануне, Новик лег в больницу с аппендицитом.
И в тот день «нового Власика» на даче не будет.
Болел в тот день и комендант дачи Орлов.
«Мужской праздник»
Кажется, 21 февраля состоялась встреча, на которой Берия изложил план. Теперь я понял, зачем я им нужен. Впрочем, я догадывался и раньше. План показался мне слишком хитроумным и оттого опасным. На мой вкус план должен быть менее изощренным. В этом же присутствовало много буйной восточной фантазии. Однако ныне, через столько лет, я понимаю, что он был единственно возможным. Так что надо отдать должное придумавшему его мерзавцу. Решено было осуществить план 23 февраля, в день «мужского праздника» (День Советской Армии), который Коба обычно отмечал на даче.
Однако его реализацию неожиданно пришлось отложить.
Великая статуя
22 февраля Коба позвал меня на дачу.
Берия делал очередной доклад в Малой столовой, куда Коба плотно переселился. «Обуютился» — как говорил он сам.
Уже через несколько минут доклада мне стало ясно: обсуждались дополнительные средства на колючую проволоку для лагерей. Очень большая требовалась сумма. Так что нетрудно было понять, о каком притоке рабской силы задумывается Коба. Уже уходя, Берия (видимо, чтобы показать постоянную заботу о Кобе) сказал:
