— Наш оперативник сообщил, Иосиф Виссарионович, что с памятником на Волго-Доне неблагополучно. Пишет, что птицы во время сезонных перелетов приспособились отдыхать на фуражке… — Он замешкался. — Но руководство области не принимает почему-то никаких мер…
Птицы, какающие на голову Вождя, — это смешно, а Коба ненавидел быть смешным. После этого сообщения о птичьих выходках он явно приготовился «послать» Берию. Но тот неспроста завел разговор. Знал, что Кобе понравится вывод:
— Я полагаю, товарищ Сталин, что следует проверить: нет ли здесь спланированной акции? Один господинчик в руководстве области имеет соответствующую фамилию. Так что неплохо бы туда отправить кого-нибудь из ведомства Игнатьева.
И тут я усмехнулся на свою беду (правда, Коба стоял спиной).
Коба мрачно сказал:
— Все это смешно. Видишь, даже Фудзи смеется над твоими подозрениями.
Проклятье! Я забыл о маленьком зеркале, висевшем у окна!
— Вот мы и отправим его туда, — продолжал Коба. — Пусть все разузнает, наведет порядок. Как ты к этой кандидатуре?
На мгновение Берия побледнел. Он не видел моей усмешки, и у него появилась понятная мысль: «Знает?!»
Но он взял себя в руки и ответил деловито:
— Пусть слетает. Я передам ему сегодня все материалы на господинчика.
Когда я прилетел на Волго-Дон, уже все было кончено. Еврея из руководства области убрали, арестовали, увезли в Москву. Да и руководство не спало ни днем ни ночью, думая, как обезопасить голову Вождя. И придумали. Через статую пропустили ток высокого напряжения…
Помню, как меня привели к памятнику. Светило совсем по-весеннему солнце.
Огромный Коба стоял в медной шинели, и медь свирепо горела на солнце. Подножие окружал ковер из мертвых птиц. Смотритель памятника (наш сотрудник) старательно работал лопатой, закапывая в землю птичьи трупики.
— Плодородная будет земля. Вся удобрена тушками. Ждите здесь летом море цветов, — весело сказал он.
Когда я уезжал, мне подкинули очередной донос, забавно озаглавленный «Анонимка».
Неизвестный сообщал: «В весеннее половодье вода постоянно обнажает берега канала. По берегам становятся видными кости и черепа заключенных врагов народа, строивших канал. Памятник нашему любимому Вождю великому товарищу Сталину вынужден глядеть на останки зэков. Нет ли здесь обдуманной диверсии?» — интересовался заботливый гражданин.
В последний вечер я побывал в гостях у Статуи. Освещаемая лучами прожектора, она бросала в ночь красные сигнальные огни. Медный Коба, стоявший на земле, удобренной птичьими трупиками, гордо смотрел в даль, на берега, удобренные телами его заключенных.
Число установлено
Новое число установлено. В ночь с 28 февраля на 1 марта.
Завещание Кобы
27 февраля он позвал меня на Ближнюю в предпоследний раз.
Сидел, читал журнал «Знание — сила». Я начал докладывать о памятнике, но он прервал меня:
— Мне уже все рассказали. Интересный журнал. Вот пишет товарищ историк, что по популярной легенде Александр I будто бы бросил престол и ушел в Сибирь, а гроб в Петропавловской крепости стоит пустой. Хоть он доказывает, что это ерунда, думаю, неплохо бы открыть гроб и проверить. Хотя я лично ничего невероятного в этом поступке царя не нахожу… Иногда цари смертельно устают от глупости подданных. Устают душой. И тогда… как там у товарища Пушкина — «Давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель тайную трудов и чистых нег…» Жизнь проста: сперва ты слишком молод, потом слишком стар. Но какой ничтожный период между этими главными состояниями человека… Ну, езжай домой, Фудзи, чувствую, торопишься к семье… А я вот… Все вокруг кричат: «Гений! Гений!» А чая выпить не с кем!
Мне вдруг стало его жаль. Так жаль, что я готов был… все ему рассказать.
Спросил:
— Коба, я хочу поехать в Лондон. Мой агент пишет…
— Тебе незачем ехать к ним, — прервал он.
— Почему?!
— Тебя арестуют в выходной, 8 марта. Но я тебе обещаю: даже после ареста жену не тронем, если… — Палец уткнулся в мою грудь. — Если передашь мне свои «Записьки». Шучу, конечно. Живи на свободе, дорогой Фудзи, дорогой, тысячу лет живи. Но писания твои я хотел бы прочесть. Если, не дай Бог, схитришь, подменишь, слукавишь… сильно навредишь и себе, и близким. — Он помолчал, потом сказал: — Я тут много думал над завещанием товарища Сталина. Запиши такие мысли… — Понимаешь, товарищ Карамзин, размышляя об Иване Грозном, спрашивал: «Наш народ ли создал таких самодержцев или наши самодержцы — такой народ?» Мижду нами говоря, неумный вопрос! Каждый народ имеет только тех царей, которых в тайной глубине желает народная душа. Которых требует народный гений. Вот почему любимые цари в России — Иван Грозный и Петр Великий. Да и Николай I неплохой был царь, мы его репутацию незаслуженно подпортили. Все они соответствовали народной душе. Потому что знали: с врожденной необузданностью, неустойчивостью народной натуры нужно долго и много бороться. Но побороть ее можно лишь силой и твердостью… Вот мысли, которые товарищ Сталин обрел в книгах и на собственном опыте. Строгость по нраву нашему человеку, она для него полезнее распущенности, которая к добру не ведет. Русский народ — самый терпеливый и покорный, пока им твердо повелевают, но как только ослабят узду, впадает в анархию. Он нуждается в повелителе. И идет к прогрессу, когда чувствует железный кулак… «Держи все! Держи вот так». — Коба показал кулак. — Это прокричал Николай I сыну на смертном одре. Глупый сын не понял, и Романовы вскоре получили Революцию. Великой строгостью товарищ Сталин собрал вновь великое государство. Запиши все это сегодня в свои Записьки и привези их ко мне. Не надо, чтобы такая вещь у тебя хранилась. Вот Мария Сванидзе тоже вела дневник. Теперь он у меня в большой сохранности. — (Значит, после ареста забрал!) — А то, Бог знает, куда бы эта шпионка его подевала. Там много нашего, семейного, чего посторонним знать совсем не надо.
— Когда привезти, Коба?
— Привези завтра. Что у нас завтра?.. Двадцать восьмое… И рассуждать любила Мария. Подойдет вплотную и говорит, говорит. Хотя слушать эту дуру всегда было мукой. От нее духами так воняло… — (Коба ненавидел запах духов. Его слова: «От женщины должно пахнуть женщиной».) — Значит, завтра двадцать восьмое, — продолжал он, — и послезавтра — март. Опасный месяц для русских царей, — он взглянул мне в глаза. Надо было выдержать его взгляд и я выдержал, пока он перечислял, загибая толстые пальцы. — В марте погибли Павел I, Александр II, Иван Грозный…
(Знает? Неужто знает?)
— Но он же умер сам, Коба, — сказал я, чтобы что-то сказать и прервать этот ужас.
— Да нет, отравили, — усмехнулся он, все не отводя от меня глаз, — бояре отравили.
Продолжая в упор смотреть на меня, добавил:
