В это время пришел Вася, в летной форме.
— Садись, выпей со стариками чаю.
Вася сел. Коба смотрел на сына нежными влюбленными глазами старого грузина.
Сказал мне:
— Видал, Васька-летчик! Важный человек! Как мчатся годы! Еще недавно под стол пешком ходил. Уже успел, дурак, жениться. Детей успел наделать… сам будучи…
Вася молча улыбался.
— Жена — хорошая женщина. Знаешь, как он за ней ухаживал? Ну, давай, не стесняйся.
— Летал над самым домом на бреющем полете. Сказал, что крышу снесу, если не выйдет, — засмеялся Вася.
— Чкалов под мостом летал, в конце концов погиб. Теперь этот над домом… Но жениться в девятнадцать! Балда! Я сказал ему: «Женился — черт с тобой! Если хорошая девушка, мы все будем любить ее. Только мне ее жаль, вышла за такого идиота».
Вася по-прежнему весело улыбался — пусть ворчит отец, ведь любит…
— Но летчик, говорят, хороший. В Люберцы его отправили на стажировку. — (В Люберцах стоял наш «дворцовый гарнизон» — привилегированный летный полк, участвовавший в воздушных парадах. В полку были собраны истинные асы.) — Цуканов… — (знаменитый летчик), — учит его. Написал мне: «Васька — способный летчик, но из-за пьянства у него будут неприятности…» Кстати… ну-ка дыхни!
— Ну, отец! — взмолился Вася и осторожно дыхнул.
— Представляешь, уже! Днем! Слушай внимательно: будешь продолжать — убью! Ты понял? Пьяный — всегда мудак. Повтори!
Вася повторил.
— Теперь главное. Тебе что, молодой жены мало? Ты почему увел жену у режиссера… — (Коба назвал знаменитое имя).
— Сама захотела.
— Где ты ее спрятал?
— На даче. Не я, она сама спряталась от мужа.
— Значит, так. Твои действия: вернешь мужу жену, сам и пойдешь на гауптвахту за пьянство и блядство. Ступай, сукин ты сын! — приказал Коба все с тем же счастливым лицом.
Васька ушел, очень довольный собой.
— Говорят, герой в глазах своей части… Пьет, баб ебет. Отлично летает. Как нам с тобой понять его? Особенно мне… — И повторил любимое: — Я ведь сын сапожника, а он — сын товарища Сталина. — Помолчал, потом вдруг спросил: — Неужели… нападет?!
Я не успел ответить. В этот момент опять позвонили. Коба выслушал и сказал:
— Пошлите вашего фельдфебеля… — бросил трубку. — Совсем ополоумели! Какой-то немецкий фельдфебель-перебежчик заявил, что война начнется завтра на рассвете. И все верят! — Какая ярость, ненависть… и боль была в его глазах! — Поедешь со мной.
Мы поехали в Кремль.
В приемной его ждали нарком Тимошенко, начальник штаба Жуков и заместитель Ватутин.
Они вошли в кабинет, а я остался в приемной. Через час они вышли, он вызвал меня. Был мрачнее тучи:
— Верят, что Гитлер нападет, мудаки… «Гитлер скопил у нашей границы огромные силы…» Им говоришь: Гитлер нас предупредил и объяснил задумку — чтобы на голову его солдат не падали английские бомбы, он формирует новые дивизии у нашей границы. И распространяет слух, будто делает это, чтобы напасть на нас. Поэтому империалист Черчилль, поверивший в эту дезу, шлет нам свои предупреждения… Он обещал нам, что уже в мае Гитлер нападет на нас. Число тогда даже назвал. Именно в тот день в мае Гитлер напал на Крит и прогнал оттуда англичан… Нет, нет, нет! Наши — мудаки, а Гитлер не мудак. Вся его карьера это доказывает. Он верит в блицкриг! Но не с нами! С нами — это хуйня… Самоубийство для него. Ну, дойдет он со своим «кригом» до Урала. А за Уралом территория — десять Европ… И наступит зима! И выступят наши верные солдаты — бездорожье, морозы — смерть для его блицкрига! Причем все это время ему придется сражаться на два фронта… — Он заходил по кабинету из угла в угол, повторяя, заклиная: — Нет, не может! Не может!
В кабинет вошли Молотов и Берия.
Молотов заговорил первым:
— Иосиф… — (он так называл его наедине, но сейчас очень волновался). — Немцы из посольства массово уезжают из Москвы.
На лице Кобы, клянусь, был ужас! Но он взял себя в руки. Сказал спокойно:
— Утром вызовешь немецкого посла и спросишь в лоб: «В чем причина этого массового отъезда?»
Берия видел состояние Кобы и попытался отвлечь:
— Наши физики Зельдович и Харитон выяснили условия возникновения некоего мощнейшего взрыва. Они называют его «ядерным» и хотят…
Коба зло прервал:
— Сообщи яйцеголовым мудакам, что все эти восторги от бегающих стрелок приборов нас интересуют в спокойное время! Сейчас нам нужны от них совершенные танки и самолеты. А со всеми, кто будет вредительски тратить государственные деньги на научную хуйню… Что с сообщениями твоих агентов?
— Бомбардируют все теми же ложными сведениями о нападении Германии. Я велел передать: будете продолжать снабжать дезинформацией, сотру в лагерную пыль… Особо нужно разобраться с Деканозовым, — (наш посол в Германии). — Он, как мне кажется, отец всей этой дезы. Мы твердо помним ваше предначертание, Иосиф Виссарионович: «В сорок первом году Гитлер на нас не нападет»…
— Замолчи! Мотают, мотают нервы, — вдруг сорвался Коба. Потом сказал мне зло, все так же ненавидя нас всех: — Черт с вами! Садись! Пиши!
Я сел за столик.
Он продиктовал:
— «В течение 22–23 июня возможно нападение немцев на фронтах. Нападение может начаться с провокационных действий, задача наших войск не поддаваться ни на какие провокации, но одновременно быть в полной боевой готовности, чтобы встретить внезапный удар немцев и их союзников. В течение ночи скрытно занять огневые точки укрепленных районов. Рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, тщательно ее замаскировать. ВВС привести в боевую готовность».
Он велел мне отнести текст Поскребышеву. Я встал, но тотчас вслед услышал:
— Не надо! Отставить! Жди!
Опять заходил по кабинету. Я сидел с бумагой в руках. В это время начали собираться члены Политбюро. Видимо, он назначил заседание.
— Ладно. Отнеси бумагу Поскребышеву. Сам отправляйся на дачу, жди меня там…
Я поехал на Ближнюю дачу, а они заседали в Кремле до ночи. За полночь приехали Коба, Молотов и Берия. Накрыли стол. Но с весельем не выходило. Он приказал Молотову отправить шифрограмму Деканозову в Берлин:
— Пусть поставит перед Риббентропом все тот же вопрос: почему уезжает посольство? И заодно намекнет… нет, скажет прямо: если что-то беспокоит Гитлера, мы сделаем все, чтобы беспокойство прекратить. Товарищ Сталин готов встретиться с Фюрером и все решить полюбовно.
Часы в Большой столовой пробили полночь. Наступило 22 июня. Гости уехали непривычно рано, в начале второго. Меня Коба оставил ночевать на даче. Нервничал…
Опять принесли чай. Я, помню, ужасно хотел спать. Но он пил чай и повторял, повторял сказанное прежде:
