В этот момент вернулся Берия с двумя великолепными немецкими цейсовскими фотоаппаратами. Он обратился к переводчику.
— Когда приедете на прием в Кремль, скажите охраннику внизу, что вот этот аппарат — подарок для господина Власика от вашей делегации.
— Кто такой господин Власик?
— Этого вам знать не надо. Фамилию его вам напишу, чтоб вы не забыли.
— А если охранник не захочет принять?
— Охранник захочет. Остальное вас не касается. — И добавил: — Второй фотоаппарат возьмете себе. На память о начале вашей новой жизни. Берегите его. Он когда-то принадлежал самой Еве Браун.
В заключение нашей беседы переводчик подписал бумагу о сотрудничестве.
Шутки Кобы
Переводчик успел присоединиться к делегации, отправлявшейся в Кремль. Берия все рассчитал точно.
Мы с ним вместе поехали в Кремль, опять на одной машине.
Прием был в разгаре. Коба, само дружелюбие, беседовал с министром англичанином. Беседу переводил как-то сразу осунувшийся переводчик.
— В этом зале мы принимаем самых дорогих гостей, — сказал Коба министру, — знакомим их с лучшими людьми страны и нашими обычаями.
— Лазарь, — обратился Коба к Кагановичу, — подойди к нам.
Каганович подошел.
— Знакомьтесь, Лазарь Каганович. Замечательно руководит нашими железными дорогами. Выпьем за него, — Коба подождал, пока министр выпил. — Но если он не будет замечательно руководить нашими дорогами, мы его повесим, — закончил Коба совсем добро.
В это время к ним подвели толстого Маленкова.
— Это Маленков… Человек номер два в партии. Важный товарищ. Хорошо руководит нашими партийными органами. Выпьем и за него.
Министр с некоторой опаской выпил.
Коба со вздохом добавил:
— Если он не будет хорошо руководить, — приятно улыбнулся, — мы его расстреляем.
Англичанин смотрел на него почти с ужасом.
— Обо мне говорят, будто я чуть ли не монстр, — сказал Коба, — но, как видите, я шучу по этому поводу. Может быть, я не так уж ужасен?
Растерянный министр понял и счастливо расхохотался. Коба нежно улыбался.
— Я слышал, вы беседовали обо мне с генералом де Голлем. И даже цитировали его. Я тоже решил процитировать… но себя. Точно такую же сцену я разыграл когда-то для храброго генерала де Голля.
Когда прием заканчивался, Коба сказал англичанину:
— Я хотел бы подарить вам на память о посещении Кремля… — Он позвонил.
Тотчас вошел охранник с огромным свертком, торжественно развернул — это была великолепная шкура барса.
— Я очень ценю этого хищника, — заметил Коба, — Настоящие революционеры должны быть храбры, как барсы. Впрочем, их осталось немного — и барсов, и подлинных революционеров — в нынешнем тусклом мире.
Помню, той ночью я никак не мог заснуть, все прикидывал, все анализировал разговор с Берией. Если это была провокация, то все его откровенные рассказы, все эти приемы уж очень простодушны. Нет, он не мог действовать так тупо. Но, может быть, он и рассчитывал на мое подобное заключение? Однако чувство, которое есть у каждого разведчика, говорило: здесь другое. Лаврентий задумал нечто очень серьезное. И для этого «серьезного» ему требовался Фудзи.
Маргарита и Альберт
Итак, я включился в работу над бомбой. Как я и обещал, обо всем, что касается моих служебных дел, я рассказываю крайне схематично. Причем рассказываю только о тех делах, которые связаны с Кобой. Эта история — из таких.
Все началось с того, что переводчик оправдал надежды. Его брат часто приносил чертежи домой (ему приходилось работать ночью дома, когда не успевал на работе днем). Уже вскоре переводчик сумел переснять нужное нам. Вместе с ним поработал до сих пор оставшийся не раскрытым еще один агент в Лос-Аламосе. Так возникло подробное, последнее описание американского «Бэби». Этот последний чертеж бомбы был для нас важнейший — проверочный. Ибо все время оставались сомнения, не являлись ли провокацией чертежи, полученные прежде.
Этот должна была доставить из Лос-Аламоса некая Мери Х.
Помню, Берия показал мне ее большую фотографию.
— Хороша, — сказал он.
— Крашеная блондинка… Вообще-то она черненькая, — пояснил я.
Я узнал ее сразу. Хотя познакомился с нею, когда она была совсем девочкой. Училась она тогда, по-моему, в Принстоне. Для развлечений посещала салон Маргариты Коненковой, где мы ее и завербовали. Теперь с фотографии смотрела красавица, ослепительная блондинка, очень похожая на женский идеал Кобы — актрису Любовь Орлову.
У меня тотчас возникла идея.
Маргарита Коненкова была женой знаменитого скульптора. Они вернулись в нашу страну после многих лет жизни в Штатах, почти тогда же, когда я вернулся из лагерей…
Очаровательно вздернутый носик, губки чувственным бантиком… Нет, не могу ее хорошо описать, я ведь не писатель… Но главное — тот самый зов в глазах, от которого впадает в безумство истинный мужчина.
Теперь о Коненкове… Уже в начале века он был модным скульптором. Как и положено в то время, придерживался либерального направления. Его дипломная работа «Самсон (читай — народ), разрывающий оковы» показалась настолько революционной, что, кажется, была уничтожена. Это весьма способствовало удачному началу его карьеры в предреволюционной России. Гигант-красавец Коненков был героем бесконечных романов, но однажды в мастерскую вошла девушка из провинции. Он сразу потерял голову, как и все ее мужчины…
Коненкова называли тогда «русским Роденом». Союз немолодого скульптора и юной девушки напоминал роман Родена и юной Клодель. Коненков, как и Роден, бесконечно лепил нагое тело возлюбленной. Но, в отличие от безумной подруги Родена, Маргарита оказалась очень практична. Коненков — далеко не последний в ее любовной коллекции. Ее тогдашние любовники — это многочисленные звезды, от Рахманинова до Шаляпина. Причем она владела высшим искусством — не только заполучить их, но и умело расстаться. Любовники становились «полезными друзьями».
Уже перед Революцией Коненкова избрали в Академию. После Революции его мастерская стала центром московско-петроградской богемы. Коненков пил, ходил в домотканых одеждах, божился, что умеет разговаривать с деревьями и гладить поющих соловьев. Участвовал в наглядной большевистской пропаганде, сделал гигантскую памятную доску «Жертвам и героям Революции». Доска, по-моему, до сорок седьмого года висела у Сенатской башни, на Кремлевской стене. Он был тогда доволен жизнью, но не она. Голодная Россия ей наскучила, и она пришла к нам. Это был лучший способ легально покинуть страну. Держалась предельно деловито. Сразу объяснила: они хотят жить в Америке с возможностью вернуться. За это она будет присылать нужную информацию, а мы ей — нужные суммы.
