Расходились потрясенными. Невиданная гигантская держава родилась в кабинете.
Оттого главную фразу: «СССР расширится и будет готов к выполнению главной миссии» — мне показалось, все пропустили. Но я ее запомнил.
В кабинете остались Берия, Коба и я.
— Этот комсомолец Димитров безнадежно глуп. Нужен другой человек в Софии, — сказал Коба.
— У него со здоровьем плохо, так что вопрос быстро решится, — заметил Берия. — В Белграде сложнее — у нас там никого. Он всех наших уже убрал.
— Мерзавец, конечно, не приедет на сессию. Так что думайте… И решайте вопрос. Возможно, Фудзи, ты примешь в этом участие.
Когда я уходил, Коба вдруг прыснул в усы:
— Что-то ты печальный, Фудзи? Говорят, у тебя был роман! Ай-ай, в твоем-то возрасте гулять, да еще от молодой жены. Ты не большевик, Фудзи, ты развратник.
Желтые глаза впились в меня. Я выдержал.
Уходя, сказал:
— Ты совершенно прав, Коба. Последняя любовь… она от черта.
«Гвозди б делать из этих людей»
В ноябре, будучи в Лондоне, я прочел о закрытии Еврейского антифашистского комитета. Позднее — об аресте Полины Жемчужиной. Впоследствии следователь, допрашивавший Полину, рассказал мне, что она отрицала все: связь с Еврейским Комитетом, разговоры с Михоэлсом и даже самое очевидное — то, что она была в синагоге вместе с Голдой Меерсон. То, что видели все.
Следователь ее не понимал. Я понимал. Она не лгала. Она просто не могла объяснить, что все это велел ей делать мой друг Коба. То есть она была в этой самой синагоге как бы субъективно — телом. Но объективно, партийной душой, она там не присутствовала.
Полину выслали в Кустанай.
Она, конечно, сознавала, что Кустанай — это только начало крестного пути. Но до конца осталась настоящим партийцем. При мне впоследствии Берия сообщит Кобе, что Полина в Кустанае объявила следователю: «Я готова и дальше выполнить любое поручение партии».
Поручение готовилось очень серьезное.
Ибо в марте 1949 года мир потрясла сенсация: мой старый знакомец, вернейший соратник Кобы Молотов потерял свой пост. Министром иностранных дел стал Вышинский.
Коба начал бить по штабам — по верхушке партии. С каждым днем разворачивалось нечто невероятное, грозное.
«Можно запускать людей»
Я был в кабинете Кобы, когда они вошли. Тяжело дышащий, вечно потный, со щеками, лежащими на плечах, — Маленков. И лощеный красавец — Абакумов.
Коба мрачно велел Маленкову:
— Докладывай. — И Абакумову: — А ты слушай.
Маленков доложил:
— Новая тюрьма на улице Матросская Тишина комиссией принята.
— Можно запускать людей, — усмехнулся Коба.
— Тюрьма рассчитана на сорок — пятьдесят человек, — добавил Маленков.
— Здесь только Политбюро поместится… Даже на ЦК мест не хватит, — отозвался Коба. И, как всегда, было непонятно, шутит он или…
— Камеры очень просторные, — сказал Маленков.
— Может, перепутали — выстроили санаторий?
— Но это было ваше указание, товарищ Сталин.
Коба снова усмехнулся.
— Хорошо, что просторные, все-таки сидеть будут люди ответственные. Ты, Абакумов, посмотри, проверь условия… может, тебе самому там сидеть. Комнаты для следователей должны быть в самой тюрьме. Со всеми удобствами, чтобы могли допрашивать круглосуточно и было где отдохнуть. Запомните: тюрьма не подчиняется ни товарищу Берии, ни товарищу Абакумову! Это не в обиду ни тебе, Абакумов, ни Лаврентию. Это партийная тюрьма для высших руководителей. И должна находиться в ведении Генерального секретаря партии и Комитета партийного контроля. Связь — правительственная, с моим кабинетом. Дошло, Абакумов?
— Так точно, товарищ Сталин.
— А мне кажется, не совсем дошло. И я все хочу спросить тебя: «Ловишь ли ты мышей?»
— Точно так, товарищ Сталин, стараюсь.
— Все ли в порядке с маленькой территорией России, именуемой Грузией? — Так он любил теперь называть нашу Родину.
— Нет, товарищ Сталин, — ответил понятливый Абакумов.
— И я тоже так думаю. Что же там не в порядке, товарищ Абакумов?
— То, что вы уже заметили, а мы, глупые, — нет, — молодцевато объявил Абакумов.
— А ты постарайся быть умным… и внимательно проверь засилье мингрелов в руководстве Грузии. Это наша давняя беда: мингрел товарищ Берия считает, что они — самая талантливая национальность в Грузии. Мижду нами говоря, по моим сведениям, среди них много националистов, мечтающих отделить родину товарища Сталина от СССР. Только ты не очень шуми, — продолжал Коба, — арестовывать надо тихо. Чтобы не обижать нашего Большого Мингрела. Он ведь тут ни при чем. И должен быть в хорошем настроении. Он нам бомбу делает.
И тогда я понял: пришел черед Мингрела… Ягода, Ежов, теперь Берия! И хитрец это почувствовал. Так вот почему он искал союза со мной!
Новые удары по штабам
В это время Коба стал особенно добр с Берией. Ибо Берии, как всем жертвам Кобы, предстояло хорошенько поработать до «ухода». Бухарин писал Конституцию, Радек — статьи против Троцкого, Тухачевский разрабатывал стратегию будущей войны и так далее. Коба всегда следил, чтобы сподвижники до конца раскрыли свои таланты… прежде чем исчезнуть!
Между тем прополка Власти шла вовсю! Разворачивалось новое великое истребление… Но зачем? Зачем?!
Кажется, в августе 1949 года случился первый массовый арест партийных вельмож.
В этот день Маленков принимал ленинградскую партийную делегацию. Я лично ареста не видел, но мне рассказал участник, полковник К-й.
«Мы должны были войти в кабинет, как только Маленков закончит читать обвинение. Была включена трансляция в приемную. Мы сидели в приемной, я и мои люди, все были в штатском. И вот мимо, не обращая на нас внимания, прошла в кабинет ленинградская делегация.
Они о чем-то весело разговаривали, хохотали. Возглавляли шествие секретарь ЦК Кузнецов и первый секретарь ленинградской партийной организации Попков. За ними шагала вся верхушка города — второй партийный секретарь Капустин, председатель горисполкома Лазутин и так далее… Замыкал шествие председатель Совета министров РСФСР Родионов.
Весельчаки вошли в кабинет и уселись. Маленков сказал: “Если кто хочет курить, пожалуйста. У меня в кабинете можно”.
Пока они закуривали, он нудно без выражения начал читать по бумажке: “Товарищ Сталин ознакомился с вашим предложением, товарищ Кузнецов, сделать Ленинград столицей РСФСР. Оно вызвало у него недоумение. (Тут, должно быть, они окаменели со своими сигаретами во рту.) У товарища Сталина возник вопрос: зачем это нужно и кому? Уж не собираетесь ли вы создать вторую столицу, чтобы отделиться от СССР, благо Финляндия совсем рядом? Или вы захотели противопоставить ленинградскую организацию остальной партии?”
