Я смотрел на нее с ужасом. Но выводной почему-то не крикнул на меня. Предпочел не заметить. В нашем учреждении не бывает хороших и плохих, все исполняют приказы, и ничего не бывает случайным. Короче, я окончательно понял: это очередной привет от Кобы и участь моя скоро переменится.
Разгадка
Новый следователь оказался моим знакомым: это был сын покойного Свердлова – Андрей. Такой же невысокий, как отец, с маленьким лбом, «съеденным» волосами. Не просто вежливо, а необычайно приветливо поздоровался.
– Говорят, в коридоре засмотрелись… – (он так и сказал), – на гражданку Лакобу. Не мне вам объяснять, что пытки врагов народа разрешены. Поверьте, наши следователи – не звери и очень хотели обойтись с ней без них… Ее муж придумал присоединить нашу солнечную Абхазию к Турции. От вдовы многого не требовалось. Вдовья доля – только подтвердить. Ее просили – помоги Родине. Родине следует помогать всем, даже неправдой, не побоюсь таких слов. Не захотела. И видели, чем кончилось?
Я молчал.
– Я не хотел бы, – продолжал Свердлов, – чтобы у нас с вами возникали подобные конфликты, чтобы они зашли настолько далеко, что пришлось бы… корректировать вашу внешность… как старался делать мой грубый предшественник. Поэтому надеюсь на доверительные отношения…
– Если хотите отношений, сообщите сначала, где жена и дочь, – перебил я.
– Думаю, дома.
– Вы так не думаете! Не думаю и я, знающий закон о ЧСИР… – (членах семей изменников Родины). – Я слышал его содержание лично от моего старого друга, – и добавил не без удовольствия: – Я имею в виду товарища Сталина. Я хочу узнать о судьбе своих близких. И только потом буду отвечать на ваши вопросы.
Он не взбесился. Мило улыбнулся, ничего не ответил. Вызвал охранника, и меня отвели обратно в камеру. Начиналось главное.
Я ходил по камере и подводил итоги – начиная с ареста и притворных избиений и кончая этим «сладким» следователем… Что дальше? Будет знакомый разговор: «Помогите партии, нам нужно, чтоб вы оговорили себя и какого-нибудь имярек»? И настоящая пытка в случае отказа… Измученный, изувеченный – прежде чем сдаться, чтобы себя уважать, – подхвачу ли я эту идейную игру? И за всеми высокими рассуждениями идейного характера будет хохотать подлый бесенок обыкновенного страха. Страха за семью… Нет, хуже – страха за себя, потом уже за семью… Но для этого варианта меня давно следовало передать опытному костолому… Нет, здесь что-то другое!
На следующий день меня опять повели к Свердлову.
– Вам весточка от супруги.
Это была записка. Нанико писала: «Дорогой, любимый! У нас все в порядке. Сулико по тебе очень скучает. Живем теперь там же, в нашей квартире, и ждем не дождемся твоего возвращения!» И фотография: она вместе с Сулико дома.
Я оценил слово «теперь».
– Больше писать, к сожалению, не положено. Да вы не хуже моего знаете наши порядки. Надеюсь, их ожидания сбудутся, но это зависит от вас.
– От вас, Андрей Яковлевич, если быть точным.
– От нас, если быть совсем уж точным.
В это время охранник принес чай, печенье и вазочку с вареньем!
Я понял: сейчас все разъяснится.
– Чайку прошу, варенье домашнее – жена приготовила. Вы не сластена? Нет? Жаль. А вот Николай Иванович такой сластена. Вазочку всю опорожняет. Ставлю ему две…
Я уставился на него.
– Я имею в виду Николая Ивановича Бухарина. Умнейший человек. Очень помогает следствию. Причем, главное, совершенно искренне… Высокие цели следствия осознал. Такая умница. Такая голова. Мы с ним чаевничаем иногда по нескольку часов. Готовимся… точнее, готовим вместе огромный процесс. Поработаем, потом отдыхаем. Я ведь с его женушкой вместе рос. Он стихи мне свои читает. Но особенно хороши новые философские работы. С гордостью могу сказать: он их написал здесь, у нас.
Я машинально мешал ложечкой чай, начиная понимать. Он приятно улыбнулся.
– Николай Иванович жалуется, что ему одиноко в камере, – улыбнулся еще приятней. – Да и вам наверняка невесело одному… А если – к нему? Эх, получить бы мне такого соседа… Я сам готов в камеру поселиться, чтоб с ним быть рядом, да нельзя, не положено… Вы одно время были к нему прикреплены? – И холодно, жестко закончил: – Отчет будете писать ежедневно у меня в кабинете. Подробный отчет. Надеюсь, вам ясно, кто будет читателем вашего отчета?
И все встало на свои места. И разговор о Бухарине в присутствии Крупской. И арест. И демонстрация ада. Это было всего лишь подготовкой к продолжению роли стукача, но уже в тюремных условиях.
Конечно, я согласился…
Всю ночь я не спал. Думал. Ему мало было сломать и измучить Бухарчика. Кобе хотелось знать результат мучений. И еще он… скучал по нему… точнее, по его муке.
Утром меня перевели на пятый этаж к Бухарину.
Последняя любовь Бухарина
Это была просторная светлая камера с высоким потолком… В таких в эти окаянные дни могло содержаться до полусотни человек.
Огромное окно, закрытое на три четверти стальным намордником, с форточкой под небесами (ее вертухай открывал палкой).
В камере он был один. Сидел на койке, бритый, в хорошем костюме.
Он радостно узнал меня, даже закричал:
– Товарищ Фудзи!
Все это время несчастный продолжал писать письма Кобе. Безответные письма. И сейчас решил, что мой приход – долгожданный ответ мучителя. Зная мои отношения с Кобой, он не сомневался: Коба послал меня проверить его любовь.
Он заговорил, захлебываясь:
– Вы сидели в царской тюрьме? Я тоже… Обращаются со мной очень корректно. Если бы разрешили играть в шахматы или в шашки! И кормить голубей! И еще здесь не гасят свет на ночь. Я написал ему – я не могу спать при свете! Но пока никакого ответа. В остальном все знакомое: убираю камеру, чищу парашу. Но мысль, что это в нашей тюрьме… что меня сторожит наш, родной чекист, – сводит с ума!..
Мне было жаль его, и я решил сразу объяснить ситуацию:
– Я рад, что с вами обращаются корректно. Обычно это делается иначе.
И я широко открыл рот с выбитыми зубами. Он в ужасе смотрел на меня – мечты рушились. Он наконец-то поверил: я тоже всего лишь арестант.
Я решил сгладить впечатление:
– Но думаю… что меня неспроста подсадили к вам.
– Он? Он! – В глазах его был восторг.
На следующий день его вызвали на допрос.
Вернулся он довольно быстро… с шахматной доской!
– Разрешили играть в шахматы! Значит, он читает! – И в глазах – все тот же восторг, когда произносил «он». Так говорят о Боге.
Нас очень прилично кормили. Выводили на прогулку.
