Светанька была светловолосая (именно такая и должна быть у русского царя). Хорошо училась… Он обожал умненькую дочь. Правда, по-своему, по-особенному представлял ее будущее. Как-то, вспоминая об Ильиче, он вдруг сказал:
– Вот у Ленина сестра – настоящая революционерка. В молодости она многим нравилась. Ильич делал вид, будто хочет, чтоб она вышла замуж. Но предпринял все, чтобы этого не было. Почему? Потому что хотел, чтоб она служила только ему.
Об этом, думаю, мечтал и Коба.
Быстрыми темпами строили Ближнюю дачу.
А пока он все реже жил в московской квартире и все чаще обитал с детьми на даче в Зубалово…
До Революции это было имение нефтяного магната Льва Зубалова (его настоящее имя – Леван Зубалашвили). Думаю, Коба выбрал это место не случайно. Зубаловы владели нефтяными промыслами в Баку, где мы с нищим Кобой занимались, как я уже рассказывал, рэкетом в пользу партии, где умерла от болезни и безденежья его первая любимая жена. Теперь он жил во владениях прежних хозяев Баку – зримый образ его великого пути.
Подозреваю, имелась еще одна важная причина. Этот самый Леван страдал манией преследования, и Зубалово он выстроил как неприступный готический замок, окруженный высоким забором из красного кирпича с крытыми черепицами башенками.
Коба продолжил дело Левона – велел вырубить лес вокруг дачи и насадить фруктовые деревья. Среди вековых лип прорубили широкие просеки, чтобы можно было гулять на виду у появившейся в конце двадцатых охраны.
Дом Коба тоже перепланировал – уничтожил великолепную готическую крышу. Соблюдая аскетический кодекс партии, привычно вышвырнул из комнат старинную мебель. Но тогда Надя, опять же привычно, оставила ее в своей комнате.
В первые годы Коба, семья и гости довольствовались бутербродами, которые привозили с собой из Москвы. Но уже в середине двадцатых появилась прислуга. Готовила, убирала… Ведь за традиционно огромным грузинским столом собирались многочисленные сподвижники и родственники – брат Нади Павел с женой Женей, другой брат – полусумасшедший Федор, сестра Нади Анна (Нюра) с мужем Станиславом Реденсом, одним из руководителей нашей Лубянки. Приезжали сюда и родственники первой жены – Мария и Алеша Сванидзе.
…Почти всех их Коба отправит на тот свет!
Я был в Германии, когда Ближнюю дачу достроили.
В Зубалово остались жить дети. Вместе с ними он поселил там Надиных родителей – стариков Аллилуевых. Сам Коба приезжал теперь сюда гостем и ночевать всегда возвращался на Ближнюю дачу.
На Ближней, поблизости от Москвы и Кремля, он жил отныне зимой и летом.
В опустевшей кремлевской квартире Коба бывал только зимой, когда туда на зиму перевозили Светлану и Васю…
Вася доставлял ему много хлопот. Слабенький мальчик, он не хотел учиться. Но при этом был невероятно тщеславен и хитер. Как-то Коба при мне сильно наорал на него. Через полчаса несчастный воспитатель Васьки некто Ефимов, офицер ОГПУ, совершенно теряющийся от страха в присутствии Кобы, принес записку. Коба прочел, усмехаясь, показал мне. На большом листе бумаги Вася изобразил могильный камень и написал на нем эпитафию себе: «Вася Сталин родился в 1921 году, умер бедный Вася уже в 1933 году».
Огромный Ефимов, как-то согнувшись, жался в дверях.
– Что думаешь по поводу его художеств? – спросил его Коба. – Если только ты думаешь?
– Товарищ Сталин, надпись производит нехорошее впечатление. Уж не задумал ли он что…
– Ты бьешь его?
Лицо Ефимова сморщилось от ужаса.
– Да как же можно, Иосиф Виссарионович!
– Не можно, а нужно, Ефимов… Но ты не сможешь, а жаль. Где он?
– В своей комнате.
– Приведи сюда «бедного Васю». По дороге объяви шантажисту, что отец прочел и послал его на три буквы.
Когда Ефимов ушел, Коба сказал:
– Учитель Василия написал мне письмо. Васька не учит уроки, но директор школы заставляет этого учителя ставить ему пятерки. Тот не захотел. Мой подлец осмелился ему угрожать. Представляешь, от горшка два вершка, заявил учителю: «Не будешь ставить мне пятерки, выгоню тебя из школы!» Вот мерзавец! Ты, конечно, помнишь нашего учителя словесности с его линейкой – бац по рукам? Перевелись такие учителя… очень жаль, – вздохнул Коба.
Ефимов привел Васю. Тот стоял перед отцом испуганный, малорослый, жалкий.
– Первое. Если еще раз похвастаешь, что ты мой сын, перестанешь им быть. Еще раз будешь угрожать мне, – Коба сунул ему в лицо листочек с эпитафией, – я отдам тебя в детский дом. А себе оттуда подберу пару способных сирот. Они будут моими сыновьями. Еще раз станешь угрожать учителю… – Он остановился и обратился ко мне: – Пиши, Фудзи! Напишем письмо учителю Васьки. Тому самому, которому Васька обещал, что выгонит его из школы. А ты, Васька, слушай и запоминай… – и прибавил Ефимову: – Чтоб завтра он написал мне пересказ моего письма. – Начал диктовать, расхаживая по кабинету: – «Уважаемый товарищ учитель! Очень рад, что в вашем лице нашелся хотя бы один уважающий себя преподаватель, который требует от моего нахала подчинения общему режиму в школе. И если мой наглец Василий не успеет погубить себя, то только потому, что существуют в нашей стране такие преподаватели, которые не дают спуску капризному барчуку. Мой совет: требовать построже от Василия, не бояться шантажистских угроз капризника, даже насчет самоубийства. Мой Василий – избалованный юноша средних способностей, дикаренок (тип скифа), не всегда правдив, любит шантажировать слабеньких руководителей, нередко нахал со слабой или, вернее, неорганизованной волей. Его избаловали всякие „кумы и кумушки“, то и дело подчеркивающие, что он „сын Сталина“. Со своей стороны обязуюсь почаще брать его за шиворот и не давать ему спуску!»
Он был сейчас великолепен, мой друг Коба. Мой соплеменник Коба! Так беспощадно и так верно – о сыне! В этот день я им гордился!..
Когда я закончил писать, он сказал Ваське:
– Пожалуй, изложением письма не отделаешься. Ты выучишь наизусть это сочинение отца. – И добавил: – И скажи спасибо, что я не заставляю учить письмо о тебе всю страну. Запомни: я могу, если не исправишься! А сейчас обожди в коридоре.
После ухода заплаканного, несчастного Васьки Коба обратился к Ефимову:
– Следить за ним неусыпно. Он такой же истерик, как его мать. Понял? Идите оба!
Они ушли, а он молча заходил по комнате. Потом заговорил:
– Трудно мне с ним. Он к Светке меня ревнует. Он ее на днях напугал: «Знаешь ли ты, что наш отец раньше был грузином?» Та его спрашивает: «Что такое “грузин”?» Он объяснил: «Они ходят в черкесках и режут всех кинжалами. Отец скоро снова станет грузином и нас с тобой зарежет»… Та – в рев!.. С ними заниматься надо. Им мать нужна. – И добавил почему-то по-русски (наедине со мной он всегда говорил по-грузински): – Искалечила она меня на всю жизнь!
Он повторял это теперь часто как заклинание.
