— Кажется, его любили. — Блондин кивнул на обоих гвардейцев.
— Действительно, на редкость. Обычно они не слишком заботятся о своих начальниках.
Два санитара склонились над раненым.
— Что там с этим человеком? — В кругу вдруг оказался командир взвода, повернулся к Эрнсту и Блондину: — Нечего тут глазеть! Бегом к своему отделению!
Уже на бегу Блондин услышал, как он сказал:
— Перевяжите его. Эти два ивана могут отнести его на перевязочный пункт.
— К тому времени он уже умрет, — прошептал Эрнст.
— Да, если бы он был одним из нас. Но иваны выносливые! Ты видел того, раненного в живот?
— Держался отлично, даже и не подумаешь!
«Тигры» остановились. Люки были открыты. Экипажи сидели сверху. Некоторые стояли рядом и разговаривали. Один из танкистов угостил «Шокаколой». Блондин в ответ предложил ему «домашних» сигарет.
— Круто вы тут прошлись, — улыбнулся он. Шоколад был теплым и прилипал к пальцам.
— Мастера! — ответил парень в черной куртке. — Если бы не проламывать противотанковые рубежи, война была бы почти прогулкой.
— Сегодня утром было по-другому. Потеряли много?
Танкист кивнул. С башни донесся голос:
— А у вас? Наверняка еще хуже. Мы видели убитых перед дотами.
Блондин глянул вверх. Командир — оберштурмфюрер — был совсем мальчишкой со светлыми волосами. Специальный экземпляр германской расы для рейхсфюрера СС, но еще цыпленок, настоящая молодая затычка. Гладкая кожа, он выглядел свежевыбритым, не хватало только, чтобы от него пахло одеколоном. Только глаза. Глаза — старые. Рыцарский крест висел несколько косо. Рука, державшая сигарету, была тонкой, как у девушки.
— Ты давно уже в войсках?
«Что? Он обратился ко мне на „ты“? Так, само собой разумеется, и фамильярно. Как будто нет никаких орденов и званий? Этот, конечно же, не отдает приказ механику-водителю: „Роттенфюрер Шмитке! Заведите мотор и медленно езжайте!“ Он говорит: „Трогай, Генрих!“
— С Харькова, оберштурмфюрер!
— Наверное, вместе с ним? — женская ручка указала на Эрнста.
— Так точно, оберштурмфюрер! — „Откуда он узнал или сразу же приметил, как и почему двое подходят друг другу?“ — Но он еще дольше! С начала русской кампании! До этого я служил в батальоне охраны!
Командир танка озорно улыбнулся и, когда его окликнули с другого танка, слегка приподнял руку, небрежно помахал и сказал:
— Пока, мой дорогой, держи ушки на макушке. Еще будут паршивые дни.
У Блондина перехватило дыхание: „Пока, мой дорогой!“ Как педераст! „Хайль Гитлер“ ему тоже не подходит. Типичный гражданский. Мальчишка в форме, к тому же с Рыцарским крестом и старыми усталыми глазами».
— Цыпленок, ты что, с ним за одной партой сидел?
— За одной партой? Почему?
— А почему тогда «ты» и «пока, мой дорогой»?
Танкист, угостивший их шоколадом, рассмеялся:
— Среди наших старших так принято.
А подошедший роттенфюрер добавил:
— А этот со всеми на «ты».
Эрнст покачал головой и улыбнулся:
— Никакой дисциплины! Так войну никогда не выиграть!
Они рассмеялись.
— Эй, люди, идем дальше! — окликнул их Пауль.
Они кивнули танкистам, и уже на ходу Блондин сказал:
— Если вы нам будете нужны, мы вас позовем!
А Эрнст не смог сдержаться:
— Пока, мои дорогие!
Некоторое время продолжали идти, словно на прогулке. Потом перед ними снова открыли огонь, и они прислушались. «Тигры» проскрежетали мимо. Вперед выехали противотанковые пушки. Русская тяжелая артиллерия открыла беспокоящий огонь.
Блондин шел за Эрнстом, замыкая отделение, медленно и механически жуя жесткий хлеб с тушенкой. «Из-за этих узлов сопротивления, — ругался про себя он, — мы все еще не можем прорвать оборону. Неужели эти проклятые оборонительные линии никогда не кончатся? Стоит только подумать, что дело сделано, что иван теперь побежит, вдруг — бум! Снова лежишь носом в дерьме перед новой позицией!»
Ударили пушки «Тигров». Их неожиданный грохот испугал Блондина, и он поперхнулся куском хлеба. Разрывы участились. «Дерьмо! — прошептал он на бегу. — Опять тот же самый фейерверк!» Огонь обороняющихся усилился и превратился в непрерывный грохот. «Тигры» шли на полной скорости, а гренадеры продвигались за ними короткими перебежками. Блондин прыгнул в плоскую воронку. Он задыхался. Он тупо смотрел в землю и слушал, как колотится пульс. По лицу бежали ручьи пота. Руки были влажными. Тяжело он перевернулся на бок, подтянул ногу и приподнялся, упершись правой рукой. Он осторожно приподнял голову и выглянул из-за края воронки. Перед ним лежали три человека. Один из них кричал. Левее горел танк, над которым поднимались густые черные клубы дыма. Пушка свисала над правой гусеницей. Блондин окликнул людей:
— Эй, ползите сюда, сюда!
Один потащил раненого рывками, метр за метром. При каждом рывке раненый кричал. Третий остался лежать. Блондин посмотрел на повернутое к нему лицо — темное, обгорелое. Он приподнялся, схватил раненого и затащил его в воронку.
— А что с тем? — спросил он.
Сапер-штурман повернулся и хотел снова вылезти наверх. Блондин удержал его:
— Ему тяжело досталось?
Сапер хотел что-то сказать, губы его шевелились, но голоса не было, и он только кивал головой. Один солдат подбежал к неподвижно лежащему, лег рядом с ним, затащил его себе на спину, отполз в сторону и исчез в воронке. Это был кто-то из наших. Ханс?
— Оставайся тут с ним, пока не придут санитары, понял?
Блондин побежал к воронке, в которой исчез Ханс с раненым. Впалые щеки, расстегнутая маскировочная куртка, под ней — серый мундир, черная петлица со звездой унтершарфюрера, Железный крест I класса, «штурмовой значок», значок «За ранение», а ноги… «Как у Ханнеса, — подумал он, — тут никакие перевязочные пакеты не помогут».
— Оставим его лежать здесь, — сказал Ханс, разматывая следующий перевязочный пакет. — Санитары сейчас подойдут, приятель. Они отнесут тебя в тыл.
Он глянул на Блондина:
— Как там у нас наверху?
— Хорошо! Но они побежали дальше. Нам тоже пора!
— Нам пора, приятель! Счастливо!
Впалые щеки. Большие глаза. Разорванные ноги. Если его вовремя доставят в тыл — тогда ампутация. Может быть, лучше ему остаться лежать. Протезы, каталка, если… Если он вообще выживет!
