Мимо проезжали связные-мотоциклисты. Один из них остановился далеко впереди командира роты, развернулся, поехал назад и что-то крикнул гренадерам. Эрнст махнул рукой. Мотоциклист затормозил и остановился.
— Хотел только попросить сигарету.
— И ты не смог стрельнуть у командира роты? И он тебя ни одной не угостил?
Дори рассмеялся и начал отряхивать рукава и грудь. От него пошла пыль. И Эрнст ругался, пока скручивал ему сигарету.
— Может быть, пыль тебе вкуснее?
— Ханс зовет, — Блондин толкнул мюнхенца в спину, — мы должны идти дальше!
— Беги, Цыпленок, — сказал Эрнст и повернулся к Дори: — И что говорится в твоем специальном сообщении?
— Иван снова занял оборону. Район обороны называется Грезное или что-то в этом роде. «Рейх» попал под сильный обстрел!
— А что будет у нас? Хорошо, что мы не впереди.
— Ты думаешь, Эрнст. Сначала марафонский бег, потом — поворот налево и участие в маленькой битве на окружение. Усек?
— А, черт побери! Когда же перед нами все успокоится?
Дори поправил очки, небрежно поднял руку в немецком приветствии и, уезжая, крикнул:
— Удовольствия вам в драке!
На ходу Эрнст кивнул на правый фланг и проворчал:
— Сейчас там все только начинается!
Блондин промолчал, подумав только: «Главное, что у нас пока тихо». Он пытался приспособить дыхание к ускоренному темпу марша. Они почти бежали, задыхаясь, слыша канонаду, и удивлялись тому, что как раз на их участке царила воскресная тишина.
Но уже через два часа удивляться им было нечему.
Через два часа застрочили пулеметы, загремели пушки «Тигров» и захлопали противотанковые пушки.
Через два часа русские гвардейские стрелки побежали под фланкирующий огонь головных рот «Лейб- штандарта».
Ко второй половине дня все было закончено.
Ко второй половине дня Грезное было взято. Оборона русской 6-й гвардейской армии была прорвана. От 51, 52, 151 и 152-го гвардейских стрелковых полков остались только номера. Дорога на Обоянь, в тыл советской 1-й танковой армии, была открыта!
Но обо всем этом люди из отделения Длинного Ханса ничего не знали. Изможденные от марша и боя, они сидели между остатками стен бывшего хлева с обвалившейся крышей. Охранение от первого взвода залегло далеко в поле.
В руинах маленького жилого дома, выделяющихся остатками печи. Во дворе стоял целый колодец с журавлем. Ханс предупредил, чтобы воду из него не пили, но рассмеялся, когда увидел вооруженных котелками босых солдат, садившихся у колодца и медленно, с наслаждением поливавших водой распухшие ноги. Эрнст где-то стащил большую кастрюлю, помятую и местами ржавую, но достаточно большую, чтобы помыть не только свои ступни, но и своего светловолосого друга. Они сидели друг напротив друга, массировали ноги и стонали:
— А-а-а! О-о-о! Вот так хорошо!
— Хотел бы знать, как ты можешь все так организовывать, Эрнст? — удивился Камбала.
— Случайно, — проворчал мюнхенец, искоса глянув на берлинца. — Мне попалась кастрюля. Что мне было делать?
— Я и говорю, почему она попалась именно тебе, а не мне?
Они рассмеялись, и Эрнст снова искоса глянул на Камбалу:
— Камбала, у тебя есть еще что-нибудь перекусить?
Берлинец скривил лицо:
— Есть немного хлеба. Больше — ничего.
— Тогда доставай свой хлеб. Я дам тебе, что положить сверху. — А когда Камбала повернулся, добавил: — Позови Куно, слышишь!
Камбала снова скривил лицо, на этот раз довольно, и хотел было надеть сапоги.
— Оставь свои вонючие шкарбаны! Они никому не нужны! — Эрнст открыл свою сухарную сумку, поставил перед собой на землю одну початую и одну полную банки тушенки, достал из противогазного футляра завернутый в мокрую тряпицу кусок сливочного масла, проверил, как это обычно он делал перед каждым перекусом, остроту своего ножа, довольно улыбнулся и отрезал два куска хлеба толщиной в палец. Когда подошли берлинец и Куно, Эрнст и Блондин уплетали уже за обе щеки.
Под Обоянью. Июль 1943 г.
— Что такое? — спросил Эрнст остальных. — Вы что, не хотите?
Пауль и Йонг отложили свой пулемет и сели у кастрюли с водой. Только Петер отмахнулся и продолжил молча чистить свой карабин.
— Намажь Петеру бутерброд, Цыпленок.
Блондин намазал мягкое масло, положил кусок тушенки и примял его сверху ножом. Он вытащил одну ногу из кастрюли, немного подумал, потом поставил ногу обратно и протянул бутерброд Камбале:
— Камбала, возьми бутерброд и передай Петеру с приветом от Эрнста.
Петер взял бутерброд. Камбала что-то сказал ему, хлопнул дружески по плечу и рассмеялся. Потом оба они подошли, и Эрнст проворчал:
— Ну вот, приветствую за обеденным столом всю семью.
Между стеной двора и старым фруктовым деревом стояла противотанковая пушка. Артиллеристы увидели тесный кружок вокруг кастрюли с водой, удивились, и один из них крикнул:
— Вам что, уже еду подвезли?
— Нет, — отмахнулся Камбала, — мы на подножном корму!
— Мы? — возмутился Куно. — Мы? Ты подразумеваешь Эрнста? Если бы не он, то был бы у тебя на закуску собственный хрен с твоими говенными фотками сверху!
— Или салат из ушей дохлого осла, — рассмеялся Йонг.
— А так у тебя толстенный бутерброд, — поддержал Пауль своего друга.
Камбала перестал жевать и хватал ртом воздух.
— А где наш командир отделения? — быстро спросил Блондин.
И Камбала, которому не дали возразить, разочарованно продолжил жевать дальше.
— У командира взвода. — Эрнст вытер свой нож большим и указательным пальцами и взялся за флягу. — Там думают, что мы будем делать ночью после такого спокойного дня?
— И это ты называешь спокойным днем, старый хвастун?
— Кто дает мясо, Камбала, тому можно все, даже похвастаться.
Блондин пошарил в своей маскировочной куртке.
— Последняя пачка сигарет «с родины», господа! — Он почти торжественно открыл ее и пустил по кругу. — Покурите с толком!
— С чем? — Куно сунул сигарету в губы.
— С тем, чего у тебя нет, Куно, — ответил Камбала, довольный тем, что смог дать отпор хотя бы одному.
Они курили и шевелили с наслаждением пальцами ног. Эрнст шлепал по воде ногами, закатив глаза и урча, как довольный пес, валяющийся по траве. Далеко справа догорало то, что снаряды оставили от Грезного. Фронт был спокойным. Начинавшийся вечер — теплым и мирным. Эрнст ковырял кончиком ножа в зубах. Наконец он встал и сказал:
