Сейчас все мысли Эрнеста были об Испании. Ему хотелось поехать туда журналистом на гражданскую войну. Сделанный на скорую руку роман Эрнеста больше не интересовал, и потому он согласился почти на все сокращения, о которых говорил Гингрич. Позднее Гингрич писал, что встревожился, обнаружив, что Эрнест «вырезал из книги целые куски и не потрудился добавить ни одного слова». Он понимал, что «Иметь и не иметь» получился «довольно уродливым в результате… крупных сокращений без замены удаленных частей текста».
Отчасти поэтому фигура Дос Пафоса понемногу осознается и узнается, в целом по отношению персонажа к «буржуазным» вещам. Однако проблема заключалась вот в чем. Поскольку обеспокоенность левых фашистской угрозы начала проникать в широкие массы, Дос постепенно превращался в крупную фигуру культурного ландшафта. Его восславляли по той же причине, по которой игнорировали Эрнеста, по крайней мере в некоторых кругах: политических убеждений. Эрнест в то время особенно не интересовался борьбой рабочих и знал, что баталии критиков за место пролетариата в литературе не имеют к его творчеству отношения. Но все-таки критика оставалась критикой, а он ненавидел ее.
В 1936 году Дос Пассос опубликовал заключительный том трилогии «США», который наконец сформировал его репутацию. По своей форме романы были экспериментальными, они демонстрировали возможность объединения литературного модернизма – по крайней мере некоторых его элементов – с политически ангажированной, доступной прозой. Трилогия во всеуслышание рассказывала о тяжелом положении рабочих и обездоленных, особенно в годы Депрессии. Невероятно сильным было описание суда и казни иммигрантов-анархистов Сакко и Ванцетти, завершавшееся знаменитыми словами Дос Пассоса: «Все в порядке, мы теперь две нации, Америка». Но самым большим преступлением Доса в глазах Эрнеста было появление на обложке журнала «Тайм» в июле 1936 года – Эрнест, несмотря на свою известность, еще ни разу не оказывался на обложке журнала. (В статье Дос Пассос сравнивался с Толстым и Джойсом, что не могло избежать внимания Эрнеста.)
Маловероятно, чтобы дух соперничества пробудился в Эрнесте из-за больших тиражей Дос Пассоса. Самая успешная книга трилогии, «Большие деньги», была распродана в количестве всего двадцати тысяч экземпляров за год. Дос Пассос даже не мог заставить «Харкурт и Брейс» издать трилогию под одной обложкой до 1938 года. Впрочем, он стал новым любимцем интеллектуалов левого крыла, которые нападали с критикой на Хемингуэя за отсутствие активности в политической деятельности в прошедшем десятилетии (несмотря на статью в «Нью массес» об урагане и ветеранах). Стало быть, Эрнест не завоевал ни уважения, которое, по его мнению, он заслужил, ни оплаты, потому что сознательно отказался от гонорара.
Несмотря на то что Эрнест делал вид, будто его мало заботит мнение левых о нем, он был доволен, когда русский переводчик его произведений Иван Кашкин направил ему в 1935 году статью под названием «Эрнест Хемингуэй: трагедия мастерства», в которой с восхищением говорилось о нравственных принципах хемингуэевского героя. В письме Кашкину Эрнест писал: «Я не могу быть коммунистом теперь, потому что верю только в одно: свободу. В первую очередь я буду заботиться о себе и делать свою работу. Затем я позабочусь о своей семье. Потом я помогу соседу. Но к государству я совершенно безразличен». Еще в 1933 году он сказал одному молодому писателю, что считает государство не более чем схемой быстрого обогащения. И хотя Эрнест так и не станет относиться к государству с уважением, его взгляды должны будут перемениться, поскольку благодаря гражданской войне в Испании начало пробуждаться его политическое сознание.
И все же в двух самых сильных и откровенных рассказах Хемингуэя «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера» и «Снега Килиманджаро» (вышедших в один год) политики было мало. И тот и другой рассказы описывали события африканской экспедиции Эрнеста, причем персонажи первого были перенесены из жизни в прозу, видимо, почти без изменений. Прототипом Роберта Уилсона, великого белого охотника, стал Филип Персиваль, руководитель экспедиции, тогда как за Марго ясно угадывается Джейн Мейсон. Хемингуэй пишет о ней, вспоминая рекламу кольдкрема «Пондс»: «Это была очень красивая и очень холеная женщина; пять лет назад ее красота и положение в обществе принесли ей пять тысяч долларов, плата за отзыв (с приложением фотографии) о косметическом средстве, которого она никогда не употребляла» («Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера»).
Рассказ начинается с того, как Макомбера торжественно приносят в лагерь. Он только что будто бы застрелил льва – желанный трофей на сафари. На самом деле Макомбер запаниковал, увидев готового напасть льва, и зверя застрелил Уилсон, позволивший Макомберу записать убийство на свой счет, чтобы сохранить осколки достоинства. Судя по тому, что произошло в лагере дальше, мы можем понять, что Марго переспала с Уилсоном, еще больше унизив Макомбера. Отряд уходит охотиться на буйвола, мужчины убивают двух животных, но третий буйвол, раненый, прячется в убежище; повторяется ситуация со львом. Потом, как и лев, буйвол атакует. Макомбер остается на месте и стреляет в буйвола, но промахивается. Смертельный выстрел делает Уилсон, но в то же время стреляет Марго – видимо, в буйвола, атакующего ее мужа, – но попадает прямо в голову Макомберу. Рассказ не дает ответа, намеренно или случайно убила Марго мужа. «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера» затрагивает некоторые аспекты жизни и психики Хемингуэя. Он задает вопросы обо всем: начиная с отваги и заканчивая охотничьей этикой (например, о стрельбе из движущегося автомобиля). Хемингуэй помещает себя даже в сознание льва и кратко описывает то, что видит преследуемое животное. Но в то же время рассказ ставит вопрос, кто из персонажей заключает в себе авторское видение: охотник Уилсон, храбрый и принципиальный, хотя и скомпрометированный особыми условиями работы, Макомбер, чьи слабость и трусость вызывают сочувствие читателя, потому что наблюдать за его унижением непросто, или даже Марго, которая выводит себя в совершенно иную плоскость своим отчаянным поступком. Кто на самом деле смел, а кто нет?
Рассказ «Снега Килиманджаро» необходим для понимания Хемингуэя-человека и образа его жизни после нескольких лет, прожитых в Париже. Писатель Гарри уезжает на сафари, из-за небольшой раны у него развивается гангрена. Рассказ состоит из его размышлений, воспоминаний и разговоров с богачкой-женой. Этот персонаж отличается от Полин деталями, но в целом обнаруживает психологическое сходство. Полин, прочитав рассказ, узнает себя и почувствует боль, поскольку героиня верит, что Гарри любит ее, а читатель знает, что на самом деле это не совсем так. Гарри теряет и вновь приходит в сознание и вспоминает события, о которых не написал и теперь уже никогда не напишет. Мы узнаем об этих событиях из лирических абзацев, выделенных курсивом: многие взяты из прошлого Хемингуэя, некоторые преувеличены и драматически усилены – так Эрнест поступал и в реальности. Герой вспоминает детство на озере, войну в Италии (драматичность переживаний усиливается включением боевых эпизодов), освещение греко-турецкой войны, зимы в Шрунсе, ночевку на матрасах, набитых буковыми листьями, и живописное катание под гору днем, рыбалку в Шварцвальде, охоту и рыбалку в Вайоминге. Но чаще всего Гарри вспоминает о Париже, городе, в котором Эрнест провел юность с Хэдли, когда события протекали одновременно спешно и приятно. Гарри бросил писать до того момента, с которого начинается рассказ, и отчасти обвиняет в этом деньги жены, избавившие его от необходимости работать. Но Гарри обвиняет и себя: «Он загубил свой талант, не давая ему никакого применения, загубил изменой самому себе и своим верованиям, загубил пьянством, притупившим остроту его восприятия, ленью, сибаритством и снобизмом, честолюбием и чванством» («Снега Килиманджаро»). [Не нашла имя переводчика. – Прим. пер.] (Упоминание о пьянстве говорит само за себя, поскольку это тот редкий случай, когда Эрнест – устами Гарри – признавался, что слишком много пил). Гарри потрясен тем, как много того, о чем он мог бы написать, и (интересная деталь!) связанной с этим ответственностью: «Он следил за тем, как меняется мир… Все это он сам пережил, ко всему приглядывался, и он обязан написать об этом, но теперь уже не напишет».
