Впрочем, связи c НКВД не принесли плодов. Оперативный сотрудник дважды будет выходить с Эрнестом на контакт в следующие несколько лет: один раз в Лондоне в июне 1944 года и еще раз – в Гаване в апреле 1945 года. Но Эрнест так никогда и не использовал пароль, который ему дали для будущих встреч с агентом НКВД. В материалах НКВД содержится следующая оценка:
Наши встречи с «Арго» в Лондоне и Гаване проводились с целью его изучения и установления потенциала для нашей работы. На протяжении всего периода наших контактов «Арго» не дал нам никакой полит. информации, хотя неоднократно выражал желание и готовность помочь нам. «Арго» полностью не изучен и не проверен.
Важно еще раз подчеркнуть, что писатели был значимыми деятелями культуры, и нередко правительственные чиновники обращались к ним за информацией обо всем, что те видели, когда возвращались из других стран.
Однако как же нам расценить всю совокупность политической деятельности Эрнеста в те годы: братание с лоялистами и самыми безжалостными их представителями в Испании, заигрывания и с американской, и с советской разведкой и нередко комические попытки провести квазинезависимую антинацистскую операцию в первые годы Второй мировой войны? Эрнест, избалованный международной славой, годами живший как маленький феодал, сначала в необыкновенно независимой «республике» на Ки-Уэсте и затем в разношерстном окружении своих обожателей на Кубе, начал считать самого себя политической властью, экзистенциальным творцом, который устанавливал собственные политические границы и программу действий вне традиционных идеологических дефиниций. В этом он был частью привычной культурной традиции, существовавшей в 1930-е и 1940-е.
Многие знаменитые писатели, относившиеся к литературному периоду, взрастившему Хемингуэя – Виктор Гюго, Толстой и Габриэле Д’Аннунцио, – поступали аналогичным образом. Пристальное внимание Эрнеста к итальянской политике в годы Первой мировой войны и после нее свидетельствовало, что он знал об отречении Д’Аннунцио от Парижской мирной конференции и о его флибустьерской экспедиции по захвату адриатического острова Фиуме. Д’Аннунцио был запутавшимся идеалистом, подчас квазифашистом, который устанавливал собственные правила, и Хемингуэй все больше и больше видел себя именно в такой роли – за исключением фашизма. Эти писатели могли заниматься политической деятельностью, если им этого хотелось, или, если считали нужным, держаться от политики в стороне. Хемингуэй, поселившись на Кубе и в то же время оставаясь гражданином США, придет в ярость, когда его спросят, через много лет, как он мог жить там и не протестовать против репрессивного режима Батисты. Он мог заявлять и о собственной наивности, когда чувствовал, что это убережет его от неприятностей, например, когда писал советскому поэту: «Простите, что я заговорил о политике. Я знаю ходячее мнение, что в этой области я способен только на глупости».
В годы гражданской войны в Испании Эрнест смог обрести ясность политического видения в двух разных ситуациях: во‑первых, когда он защищал Советский Союз перед Дос Пассосом; все, кто мог сражаться с фашизмом, заручались его поддержкой, и Советы провели сложнейшую операцию, имевшую на это наилучшие шансы. Во второй раз – создавая героя Роберта Джордана в «По ком звонит колокол», поддержавшего борьбу партизанского отряда, который он встретил в горах, прежде всего потому, что любил, доверял и восхищался ими. Каждый раз, когда Эрнест занимал твердую идеологическую позицию и осознавал, что борется за правое дело, у него получалась успешная книга. Однако в последний раз он ощущал такую ясность во время гражданской войны в Испании. Вероятно, он разочаровал Советы как Арго, а американцев – как куратор шпионской сети и охотник за подводными лодками, отчасти потому, что уже не ощущал подобной ясности, и еще потому, что в глобальной политике больше не было места для такого рода ренегатской деятельности.
Глава 23
«Не писал ни строчки уже больше года», – сообщал Эрнест Арчи Маклишу в августе 1943 года. Он закончил «По ком звонит колокол» в июле 1940 года. С тех пор прошли три года. Замечание, сделанное им Максу Перкинсу, побудило редактора заговорить о будущем сборнике рассказов. Когда через несколько месяцев Макс спросил Эрнеста об этом напрямую, тот ответил, что работает над двумя длинными рассказами, и Макс поверил, что «сборник» будет закончен. В действительности новую художественную книгу Эрнест опубликует только в 1950 году.
В 1940-е он напечатал несколько журналистских статей: в 1941 году Эрнест написал семь статей для «П.М.» о Китае, и еще шесть, о войне в Европе, напишет в 1944 году для «Колльерс». Помимо прочего, в августе 1942 года Хемингуэй написал короткое предисловие к антологии «Люди на войне», к редактированию которой он приложил руку, а в 1945 году опубликует статью в журнале «Холидей» под названием «Великая синяя река», о рыбной ловле на Гольфстриме.
В силу целого ряда причин Эрнест, похоже, не ощущал необходимости или желания писать художественное произведение. «По ком звонит колокол» появился «по требованию». Эрнест, со своим проницательным пониманием желаний читающей публики, наполнил роман всеми необходимыми ингредиентами, которые должны были сделать его бестселлером и обеспечить теплый прием у критиков; роман был также весьма кинематографичным и принес Хемингуэю уйму денег от Голливуда. Эрнест, к своему удовлетворению, разобрался в политической путанице эпохи гражданской войны – чем по праву гордился. Ему удалось создать героя, преданного политическим целям, который при этом, однако, оскорбит некоторых читателей в политическом смысле. Неудивительно, что Эрнест ощущал себя «хромым» и «мертвым», дописав последнюю главу; он знал, как говорил он своему редактору, что должен был написать величественный финал. Это «чертовски замечательная книга» – заключал он с гордостью. Его нельзя обвинять за мысли, что он заслуживает отдыха.
Размышляя о третьем браке своего отца, Патрик Хемингуэй сказал биографу: «Он чувствовал, что имеет право остаться
[60] [на Кубе] и жить в месте, которое полюбил, и наслаждаться жизнью». Брат Патрика, Грег, рассказывал, что в июле 1942 года, вернувшись после охоты на подводные лодки, Эрнест заявил Марте: «Теперь ты в семье писатель, Марти». Грег считал, что он говорил искренне. «Господи, он устал от записок, устал от конкуренции», – написал Грег позже. Эрнест был рад побыть редактором Марты; они оба считали, что редактор ей необходим.
Однако и Грег сразу обратил на это внимание, из такого соглашения ничего не могло выйти: «Идея сделать Марти писателем в семье была обречена на провал, не из-за отсутствия у нее таланта, а из-за непреодолимого желания моего отца быть номером первым». В самом деле, вскоре Грег услышал, как отец говорил нечто совершенно другое: «Я покажу тебе, ты, тщеславная сука. Мои книги будут читать еще долго после того, как черви покончат с тобой».
