В октябре старший инспектор 3-й армии США в Нанси вызвал Эрнеста на допрос о его действиях в Рамбуйе в течение недели с 18 по 25 августа. Другие корреспонденты, среди которых был, без сомнений, репортер Брюс Грант, жаловались на нарушение Хемингуэем Женевских конвенций, который, будучи корреспондентом, носил при себе оружие. Если бы Хемингуэй проиграл, то его немедленно отправили бы в Штаты и лишили журналистской аккредитации. Полковник, сотрудник Управления стратегических служб Дэвид Брюс написал в поддержку Эрнеста письмо, оказавшеемся полезным при разбирательстве в Нанси, в котором охарактеризовал жалобы: «Некоторые [репортеры] были всерьез настроены против Эрнеста, по-видимому потому, что он оказался первым в той конкретной ситуации. Он был вынужден… дать парочке по затылку». Брюс горевал из-за «нагромождения завистливых обвинений» против друга. Эрнеста обвиняли помимо прочего в том, что он снял знаки отличия корреспондента с куртки (Эрнест сказал, что, наверное, снял куртку в жару), что начальник штаба сделал его полковником (Эрнест утверждал, что он был только связным для полковника и что к нему самому обращались по военному званию только в знак уважения, как человека из Кентукки называют полковником Кентукки), что у него в комнате хранилось оружие и он превратил ее в зал картографии (Эрнест утверждал, что карты ему требуются для написания репортажей, а солдатам просто удобно хранить в его комнате оружие). В письме Брюса все эти обвинения предвосхищались, и он, к примеру, небрежно упоминал, что Эрнест работал «в рубашке». Далее Брюс говорил: «Эрнест как военный корреспондент не носил оружия, но под его неофициальным командованием было столько умелых партизан, сколько можно было желать». Эрнест, продолжал Брюс, «сочетает в себе… что встречается редко, обдуманное безрассудство и осторожность, он знает, как верно воспользоваться благоприятной возможностью, которая, если ее упустить, в другой раз не появится. Он прирожденный лидер и, несмотря на сильную независимость характера, произвел на меня впечатление очень дисциплинированного человека».
Эрнесту пришлось лгать, отвечая на вопросы, и следователи, вероятно, знали об этом; процедура, скорее всего, была лишь формальностью. Его вызвали на допрос только потому, что другие журналисты пожаловались на его поведение, едва ли его собирались признать виновным или приговорить к наказанию или порицанию. Рассказ Эрнеста подтвердили многие свидетели, в том числе майор Джеймс Торнтон и некоторые другие, поклявшиеся, что никогда не видели Эрнеста с оружием. Старший инспектор не обнаружил «нарушений им существующих правил для военных корреспондентов».
Эрнесту удалось выйти сухим из воды, и такую развязку он воспринял как разрешение рассказывать всем и каждому, что на самом деле сражался на фронте во Вторую мировую войну. Через несколько лет он написал исследователю Чарльзу Фентону, что не хотел становиться кадровым офицером, потому что ему пришлось бы отказаться от участия в боях. Эрнест объяснил, что неофициально принимал участие в боевых действиях и при этом нелогично добавил, что его официальные документы могут посмотреть все, кто хочет. И если бы посмотрели, продолжал он, то увидели бы, что он был награжден «Бронзовой звездой». Он заметил, что не получил креста «За выдающиеся заслуги» только потому, что «технически» являлся гражданским лицом.
В последние недели октября он наконец получил известия о Джеке. Он был ранен, захвачен в плен и госпитализирован, а позже отправлен в лагерь для военнопленных в Германии. Джеку повезло, что на допросе его узнал один человек, австриец, который помнил Джека ребенком в Шрунсе. Подругой этого австрийца была Тидди, бывшая няня Джека. Но обо всем этом Эрнест узнал гораздо позже, а пока, поскольку у него уже были запланированы несколько дел, он попросил Мэри разузнать о Джеке все, что можно, и был небыкновенно ей благодарен, когда она попросила отправить ее на передовую, где могла получить какую-нибудь информацию.
В тот же месяц Эрнест возобновил знакомство с женщиной, которую впервые встретил на борту «Иль де Франс» в 1934 году, когда они с Полин возвращались домой из Африки. Марлен Дитрих присоединилась к плеяде знаменитых красавиц – приятельниц Хемингуэя, – среди которых была Ингрид Бергман, а в будущем среди них окажутся Ава Гарднер и светская львица Слим Хейворд, не считая небольших «звездочек». Всем этим женщинам Эрнест в открытую говорил о своей бессмертной любви; к его великому разочарованию, они явно предпочитали не замечать его сексуального интереса. И хотя всех этих женщин Эрнест привлекал харизмой и обаянием, ни одна, похоже, не собиралась с ним спать – это был еще один намек Эрнесту на годы и избыточный вес. Каждую женщину он называл Дочкой, а они звали его Папой, и это лучшее, чего он мог добиться. С Дитрих он обменивался остротами и грубыми шутками, просил ее спеть для него – и она часто пела Эрнесту, по рассказу Мэри, примостившись на краю ванной, пока он брился. Именно Дитрих Эрнест отправил к Мэри в качестве посредницы после ссоры, во время которой он ударил ее. Послания Эрнеста к Дочке, написанные в течение нескольких лет (Дитрих была на два года моложе), напоминают страстные любовные письма, однако их отношения оставались платоническими; и то же самое можно сказать о его письмах к другим женщинам. То, что о Дитрих ходили слухи, будто она бисексуалка или лесбиянка, похоже, лишь усиливало ее привлекательность. Эрнесту всегда нравились лесбиянки.
Третьего ноября Эрнест снова покинул Париж и вернулся в 22-й полк. К тому времени 4-я пехотная дивизия начала поход на Хюртгенвальд, лесистый регион к югу от Аахена и к западу от Бонна. Это было первое вторжение Союзников в саму Германию и переход через Рейн. Эрнест добрался до фронта 9 ноября на «джипе», за рулем которого был его друг из Свободных сил Жан Дека, и в компании Билла Уолтона. Он будет оставаться с 22-м полком с 15 ноября до 4 декабря.
В Хюртенвальде разразилась кровавая бойня. Здесь не было места героизму Эрнеста. Война, похоже, присмирила его. Он сказал Мэри, что если бы не был свидетелем того сражения, то никогда бы не узнал, насколько «прекрасен» американский народ. Солдаты приветствовали его и дали ему оружие, и он гордился этим. В своих письмах к Мэри за этот период, почти в каждом, Эрнест описывает бои в Хюртгенвальде как одни из самых страшных, что он видел. За пять дней наступления в начале ноября войска союзников продвинулись лишь на полторы мили. Погодные условия были ужасны – безжалостный дождь, снег и холод. За три месяца военных действий девять тысяч человек погибли от пневмонии, иммерсионных ран, обморожения, истощения или контузии. Немцы заставляли американцев расплачиваться за каждый дюйм продвижения вперед. Они оставляли после себя в лесах мины и укромные бункеры, в которых прятались немецкие солдаты. Боевые условия были крайне неблагоприятными. Американцам приходилось продвигаться сквозь сплошной лес, и даже просеки не было видно. Танки не могли пройти через лес, а пули часто рикошетили от деревьев, попадая в своих. Немцы к тому же сбрасывали снаряды, которые взрывались в верхушках деревьев и заливали солдат сверху ливнем шрапнели и разнесенных в клочья деревьев.
Вечера Эрнест проводил в трейлере Бака; днем он старался держаться от него подальше. Ночи были приятными, и Эрнест разглагольствовал о чем угодно, начиная с брачных игр львов и заканчивая храбростью в бою. В один такой вечер Дж. Д. Сэлинджер вместе со своим другом Вернером Клеманом решили отыскать Эрнеста. Сэлинджеру было двадцать пять лет, он служил в 12-м пехотном полку 4-й дивизии и дослужился до звания старшего сержанта, участвовал в высадке союзников в Нормандии и был пока еще никому не известным писателем. Эрнест встречался с ним в августе в Париже, и Сэлинджер дал ему прочесть свои рассказы. Эрнест сказал, что молодой человек очень талантлив, и между ними завязалась дружба.
