На этом огорчения Мэри не закончились. Перед свадьбой ей пришлось выдержать две долгие и неприятные встречи с адвокатами, а брачный контракт, заключаемый на Кубе, оказался «прямо из Наполеоновского кодекса» (Кубинское законодательство требовало составления с каждой стороной брачного договора, весьма похожего на современный, в котором прописывалось, к примеру, требование вернуть все подарки в случае развода). Свадьба состоялась в гаванской квартире Дика и Марджори Купер – Дик был старинным приятелем Эрнеста со дней Бимини, который оказался вместе с Эрнестом в Африке на сафари в 1934 году. Уинстон Гест был шафером Эрнеста. На обратном пути в «Финку» Эрнест и Мэри поссорились, и ссора переросла в «маленькое яростное землетрясение с обвинениями и оскорблениями» и продолжалась целый вечер; посреди битвы Эрнест заснул, а Мэри стала собирать вещи (хотя непонятно, куда она могла пойти).
Еще большее беспокойство вызывали друзья Эрнеста, которые постоянно околачивались в «Финке». Видимо, Эрнест считал, что Мэри может предпочесть одного из его богатых друзей-спортсменов, вроде Томми Шевлина (тоже приятель с Бимини) или Уинстона Геста, его товарища времени погони за субмаринами. Они были ветеранами и хотели отпраздновать возвращение с войны, а «Финка» оказалась лучшим местом для такого рода праздника. Постепенно в «Финку» стянулись те, кого Эрнест называл «ветеранами 12-й бригады», его баскские друзья и их круг – в том числе отец Андрес (Андрес Унтсайн, которого прозвали Черным священником), Роберто Эррера и Хуан Дуньябейтья (Сински), входившие в команду Эрнеста в дни охоты на «Пилар» за немецкими подводными лодками. И все это несмотря на то, что в мартовском письме Баку Лэнхему Эрнест озвучил решение не возобновлять с ними отношения. Так или иначе, все бывшие приятели просочились в «Финку», и «праздники часто длились целыми днями», как рассказывал Рене Вильярреал, кубинский мальчик, выросший в «Финке» и в конечном счете ставший мажордомом и позднее смотрителем дома. Майито Менокаль, старший сын экс-президента Кубы, говорил, что Эрнесту нравилось задирать своих «подпевал» из компаньонов. В самом деле, Эрнест мог довольно злобно отзываться о разных членах этой группы. Когда Менокаль посетовал, что в «Финке» слишком часто слышится «да, Папа», Эрнест в ответ пошутил, что, если он скажет Уинстону Гесту (которого называл «идеальным подчиненным») выпрыгнуть из самолета без парашюта и что парашют он получит в полете, Уинстон просто ответит «да, Папа» и прыгнет.
Мэри смирилась с завсегдатаями «Финки» так же легко, как и с многочисленными кошками, однако по прошествии нескольких месяцев стало понятно, что она не всегда отвечала «да» Папе. В целом, она понимала, на что идет, когда начинала новую жизнь. Она знала о его депрессиях (он называл это настроение «черной жопой»), запоях, о том, что он не способен выносить одиночество, о его вспыльчивости, упорстве при достижении цели и его громадном, слепом эгоизме. Но Мэри знала и о том, каким нежным, любящим он может быть, как умеет от души радоваться жизни, как любит компанию друзей, знала о его ранимости и робких сексуальных секретах. Она предвидела ссоры, риски и даже то, что ей придется ухаживать за ним, поскольку Эрнест все меньше и меньше был способен противостоять своим демонам.
Итак, довольный переменой своего положения, Эрнест был в настроении возобновить обширные связи с друзьями из прошлого, с которыми давно не виделся в том числе из-за войны. Среди бывших друзей был и Арчи Маклиш. Их переписка прервалась на время войны, а отношения их переживали охлаждение после финансовых распрей из-за «Испанской земли» в 1938 году. Арчи в пылу патриотизма обвинил Эрнеста в «безответственности», потому что тот негативно высказывался о войне в ранней прозе. Всего через полгода Эрнест написал Арчи: «Неужели я становлюсь безответственным?» Он упомянул о своем «трусливом» поведении в 1938 году и поклялся Арчи, что изменился, перестал быть «самодовольным» и раскаивается, когда оглядывается на те годы своей жизни. Арчи не ответил прямо на вопрос Эрнест, и сердечная переписка между ними возобновилась.
Как не раз в прошлом, Эрнеста завершал письмо к Арчи в 1948 году признанием в любви к Аде. Теперь он свободно признавался, что всегда хотел переспать с ней. Арчи, по-видимому, оставшись невозмутимым, отправил Эрнесту стихотворение о Париже «Годы собаки», в котором писал об Эрнесте, жившем в квартире над лесопилкой на улице Нотр-Дам-де-Шан в 1924 году. Что случилось с тем юношей? – спрашивал поэт и отвечал: «С ним случилась слава». Эрнест сумел вежливо поблагодарить Арчи за стихотворение, которое, по его словам, было очень трогательным. В годы войны он навестил Арчи в Библиотеке Конгресса, в его кабинете, и позже написал Саре Мерфи: «Арчи в порядке. Мы с ним все наверстали, потому как что еще людям делать в нашем возрасте?» Впрочем, два старых друга увидятся теперь только в 1956 году. К концу жизни Арчи высказался о стремлении Эрнеста разрушать дружбу – по крайней мере, c равными ему. Для того чтобы понять это, сказал Арчи, и «нужно было знать, насколько злой был у него язык, и эта злость прорывалась, несмотря на все его попытки сдерживаться, и причиняла огромный ущерб».
Эрнест попытался восстановить дружеские отношения и с Джоном Дос Пассосом. Но поскольку он порвал с ним в годы гражданской войны в Испании из-за убеждений, то по понятным причинам опасался, что примирение будет означать компромисс. Без сомнений, Эрнест думал о Досе, когда в письме к Баку в 1945 году размышлял, как мало у него друзей, которых он любит и уважает, и что в Испании они с друзьями поломали много копий. Он сказал Арчи еще в 1943 году, что очень хотел бы увидеться с Досом. Он знал, что Дос никогда не простит ему «парней», которые расстреляли Роблеса. Может быть, если бы Эрнест сказал эти слова пять лет назад, разрыва можно было бы избежать, но тогда он не мог признать, что «парни» – то есть Советы – могли ошибаться. Дос, со своей стороны, больше не скажет ни одного слова о дружбе с Эрнестом, не считая записки, которую он отправил Саре Мерфи после того, как увидел Эрнеста на вечеринке по поводу отъезда одного друга в Италию в 1948 году. Дос назвал Эрнеста «старым добрым Монстром» и заметил, что тот «заказывает все больше веселящей воды».
И все же Эрнест сказал Арчи, что хочет поддерживать добрые отношения с Дос Пассосом, потому что Дос был женат на его подруге детства, Кэти Смит. В 1947 году Дос потерял Кэти в трагической автокатастрофе. Он был за рулем, вечернее солнце светило ему прямо в глаза, и, на мгновение ослепленный, он въехал в припаркованный грузовик. Кэти почти оторвало голову, а сам Дос потерял глаз. Эрнест ворчал, что Досу с таким плохим зрением вообще не следовало садиться за руль. Позднее, когда Дос писал о Северном Мичигане и Эрнесте в «Избранном крае» (1951), черпая истории из детства Кэти, Эрнест жаловался: «Он убил ее и теперь крадет мой материал». Однако после аварии Эрнест послал другу сочувственную телеграмму. Вслед за телеграммой он отправил отчаянное письмо, где признавался, показательно, что огромная часть его прошлого умерла вместе с Кэти. У него не было сомнений, писал Эрнест, что они с Досом останутся друзьями на всю жизнь и забудут о былых разногласиях.
Примечательным исключением в этой череде оставленных друзей, особенно тех, кто помог Эрнесту, был Эзра Паунд. В июле 1943 года поэт был обвинен в государственной измене за профашистские антисемитские радиопередачи из Италии. Эти передачи были шокирующими, даже мерзкими – Паунд рекомендовал своим слушателям прочесть «Протоколы сионских мудрецов» и «Майн кампф», говорил о «шестидесяти жидах, начавших эту войну» и утверждал «еврей – значит дикарь». Арчи Маклиш, который, как и Эрнест, был давним другом Паунда, был в ужасе. Арчи тогда работал библиотекарем Конгресса, и они с Эрнестом довольно часто обсуждали друг с другом в письмах, что же делать с другом. Эрнест попросил у Арчи фотокопии расшифровок передач Эзры; они лишь подтвердили его мнение. Он назвал передачи «мерзкой, абсолютно идиотской ахинеей» и сказал, что Эзра, «видимо, сошел с ума». Несмотря на то что Эрнест понимал непопулярность подобной позиции, он считал, что Паунду нужно ссылаться на невменяемость. Таким образом, именно Маклиш, Хемингуэй и поэт и издатель «Нью дирекшнз» Джеймс Лафлин (ученик Паунда) сыграли важную роль во всем, что случилось: Эзру признали сумасшедшим и в начале 1946 года приговорили к заключению в психиатрическом госпитале Святой Елизаветы в Вашингтоне. Действительно, большая заслуга в принятии быстрого и проницательного решения принадлежала Эрнесту. Он был очень обязан Паунду, который оказывал ему свое покровительство тогда, когда Эрнест почти еще ничего не написал, предложил горячую поддержку и представил Эрнеста всем, кто мог оказаться ему полезным.
