Действие рассказа разворачивалось в деревушке, очень похожей на Кохимар, а его главными героями были старик Сантьяго и маленький мальчик Манолине, друг старика, которого Эрнест списал со своего знакомого ребенка из Кохимара. Эрнест написал рассказ очень простым и лаконичным слогом. Вначале он планировал сделать его эпилогом к «морскому» роману, но вскоре понял, что тот может стать самостоятельным произведением. И все же некоторое время он придерживал эту историю. Весной Эрнеста навестили Чарли и Вера Скрибнеры, Чарли прочитал черновик рукописи и сказал уклончиво: «Очень интересно».
Повесть «Старик и море», гораздо сильнее, чем предыдущие произведения, наполнена близостью смерти. Эти же слова можно сказать и о предыдущем романе, «За рекой». Почему пятидесятилетнего человека стали так беспокоить мысли об окончании жизни – сложный вопрос, хотя причин можно назвать много. Одной из них, несомненно, послужила смерть нескольких людей, сыгравших большую роль в его жизни, и напоминание о другом умершем друге.
В начале 1951 года вышла биография Фицджеральда «На другой стороне рая», которую написал Артур Мизенер. Эрнест в числе первых получил экземпляр книги, а вскоре после этого прочитал отрывок из нее в журнале «Лайф». И хотя понятно, что в этот момент не было уже никакого смысла сообщать какие-то сведения Мизенеру, Эрнест продолжал распространяться на выдохшуюся тему о матче с Каллаганом в парижском спортзале, состоявшемся в 1929 году, в котором Скотт считал очки. В первом из двух писем, написанных после получения книги, Эрнест занимал более вдумчивую позицию в сравнении с эгоистичными письмами, которыми он забрасывал Мизенера раньше. «Ужасно быть чьим-то героем, – писал он, – когда тебе приписывают самые разные качества, а ты всего лишь человек, который пытается работать над собой как можно лучше». Если он сурово отзывался о творчесте Скотта, то только «потому, что я хотел, чтобы он писал идеально, и образумился, и стал искренним». Это письмо было не особенно критичным к Мизенеру, хотя Эрнест и говорил о том, что биограф «похоронил» Скотта, однако Мизенер обиделся или, что вероятнее, узнал о едких комментариях, которые Эрнест делал по поводу отрывков из его биографии, опубликованных в «Лайф». Письмом от 11 января Эрнест, по-видимому, отвечал на письмо Мизенера и приносил извинения за резкость. Из книги Мизенера Эрнест узнал много нового о Скотте, и он писал, что это прекрасно, «но понимаете, что я чувствовал бы, увидев… обнаженное мертвое тело Скотта на рыночной площади». (Через неделю, когда Эрнест написал последнее письмо Мизенеру, он уже решил, что биографа нужно повесить). Несмотря на то что он свободно искажал факты об их отношениях, наблюдения Эрнеста в основном рождались из сожаления, что Скотт не был более жестким человеком и не смог преодолеть невзгоды в жизни, большую часть которых сам и создал. Эрнест злился на Скотта на самом деле из-за того, что тот умер. Коротко говоря, Хемингуэй очень остро желал, чтобы его друг был по-прежнему с ним.
Несомненно, он оказался во власти таких же сложных переживаний, когда узнал, 29 июня, что его мать умерла. «Я думал о том, какой красивой она была в молодости, – писал он Карлосу Бейкеру, – пока все не пошло к черту в нашей семье, и о том, какими мы были счастливыми детьми, пока все не сломалось». Грейс Холл Хемингуэй умерла семидесяти девяти лет от роду. Какое-то время она оправлялась в больнице Оак-Парка после травмы головы, полученной в результате несчастного случая с инвалидной коляской, ставшего причиной потери памяти и в дальнейшем старческой деменции. Ее третья дочь, Санни, которая теперь жила в Мемфисе, перевезла Грейс к себе. Когда Эрнест узнал об этом, то очень откровенно написал Санни: пусть он покажется бессердечным, поскольку не желает брать на себя заботы по уходу за Грейс, он не может этого сделать, потому что не выносит ее присутствия. Ближе к концу Грейс перестала узнавать Санни, но в тот вечер, перед тем как отправиться в Мемфисскую больницу, она с великолепным чувством играла на пианино классические композиции. Несколько недель спустя Грейс умерла.
Преданная подруга Грейс, Рут Арнольд, вышла замуж в 1926 году. Ее муж, Гарри Михан, скончался спустя пять лет после свадьбы, и вскоре Рут переехала
[86] в дом Грейс в Ривер-Форест. Уже взрослые дети в переписке с матерью часто просили передать сердечный привет Рут – Эрнест никогда не передавал ей привета. По предложению Марселины дети сделали Рут денежный подарок, при этом у нас нет сведений, внес ли Эрнест свою лепту. По невыясненным причинам Эрнест относился категорически неодобрительно к сделкам Марселины с недвижимостью и нередко отказывался подписывать важные документы, по-видимому только ради того, чтобы задержками досадить старшей сестре. В какой-то момент Санни пришлось выступать посредником между Марселиной и Эрнестом, пока тот не сказал, что не хочет больше ничего слышать на эту тему, потому что ему мешают работать. Несколько раз, пока устраивались дела с недвижимостью, он умолял Санни отдать ему картины бабушки Холл – на одной была изображена барка (так он называл лодку), и на другой – морской пейзаж; Эрнест многозначительно добавил, что хочет получить именно эти картины, а не картины матери. Он заметил, что Грейс, скорее всего, выбросила картины, которые он хотел взять себе, – если только их не забрала Марселина.
Письмо, которое Грейс написала Эрнесту к пятидесятому дню его рождения, в пиковый период маниакальной фазы, вызвало поток бранных писем от него другим корреспондентам. Он с наслаждением пересказывал переписку с матерью после гибели Эда Хемингуэя, говорил, кто кому угрожал, и добавил: «Я ее на дух не переношу, а она – меня». Это единственное известное нам упоминание о том, что мать его ненавидела – и если оставить в стороне перегибы, похоже, отчасти это верно. По крайней мере, будучи приличной женщиной, воспитанной в Викторианскую эпоху, она не проявляла традиционных чувств к своему взрослому сыну и часто открыто выражала негодование; в 1940-е годы Грейс несколько раз пыталась продать находившиеся у нее экземпляры школьной газеты и литературного журнала, в которых были напечатаны ранние рассказы Эрнеста. И хотя это, конечно, не означает, что она его не любила, справедливости ради следует признать, что Грейс не проявляла чувств или нежности по отношению к сыну. В целом, прежнее благочестие с возрастом уступало место вере в спиритизм, и Грейс стала настолько надоедливым его проповедником, что вызывала раздражение даже у своей преданной дочери Марселины.
И все же невозможно отрицать, что когда-то Эрнест был затянут на ее орбиту, как будто Грейс была планетой, а он – луной. В 1949 году, когда Эрнест находился на пике психической нестабильности, Грейс, видимо наводя порядок в доме, отправила сыну детские альбомы с фотографиями, сделанными в первые годы его жизни. Каждый такой альбом был по крайней мере два дюйма толщиной; все пять штук представляли собой впечатляющий сверток. Эрнест сразу же убрал альбомы в ящик бюро, чтобы Мэри их не увидела.
