Затем Эрнест начал рассказывать про разработанный им план, согласно которому они с Фентоном могли бы написать серию книг о его жизни, при этом Эрнест снабжал бы его письмами, Фентон публиковал бы их наряду с результатами исследований, а доходы они делили бы пополам. Эрнест в общих чертах обрисовал, какую форму могла бы принять вторая книга: он поможет Фентону изучать парижские годы и предоставит ему информацию в длинных письмах, причем некоторые из них можно будет включить в книгу как документальные свидетельства. Он пообещал рассказать о Стайн, Паунде и Джойсе. Воспользовавшись военным термином «gen» [англ. данные. – Прим. пер.], сокращенно от «intelligence» [англ. разведка. – Прим. пер.], и потому одним из своих любимых слов, Эрнест сообщил Фентону, что лучше он напишет одно такое длинное письмо, если они собираются описать «данные» в книге и заработать на этом много денег. Несмотря на то что Эрнест, похоже, сделал это предложение совершенно серьезно, точно так же, как когда-то предлагал Питеру Виртелю написать вдвоем роман об охоте на подводные лодки, из этого ничего не вышло. Фентон отстоял свои позиции и издал книгу в 1952 году.
Бак Лэнхем вспоминал одну очень странную историю, рассказанную ему Эрнестом примерно в тот период – хотя биографам, вроде Фентона, Эрнест ее не сообщал – о своей деятельности на гражданской войне в Испании. Эрнест говорил, что мавры, воевавшие на стороне националистов, считались настолько жестокими, что республиканцы приняли решение, что раненых, неспособных передвигаться, лучше убивать, чем позволять им оказаться в плену. Поскольку Эрнест мог сделать то, что нужно было сделать – рассказывал он Баку – он получил задание ликвидировать раненых до того, как националисты продвинутся дальше. Здесь примечательно не столько содержание фантастического вымысла, сколько тот факт, что в то время Эрнест, похоже, не имел механизма самоцензурирования, который предупредил бы его о том, что история слишком необычна, чтобы ее сочли правдоподобной. Кажется, его больше не волновало, верят ли его рассказам – и для автора художественных произведений в этом есть что-то ироническое.
В начале 1950-х Эрнест следовал привычному стилю работы. Он писал с раннего утра до полудня. Но теперь звуки пишущей машинки чаще всего означали, что он пишет длинные письма, адресованные всем и каждому. Эрнест всегда очень любил писать письма; подсчитано, что им написано от восьми до десяти тысяч писем за всю жизнь. После переезда на Кубу Эрнест прибавил темп, а письма стали неряшливыми и многословными, как и литературные произведения. Летом и осенью 1952 года он напечатал убористым шрифтом письма не только к Фентону, но и Янгу, Бейкеру, Уоллесу Мейеру и Чарльзу Скрибнеру в «Скрибнерс» (унаследовавшему дело своего отца), а также Арчи Маклишу, сопроводив послание ему длинным письмом к его жене Аде. Любимым корреспондентом Эрнеста в те месяцы был Бернард Беренсон. Искусствовед писал бойкие письма, полные литературных и художественных наблюдений, квазифилософских мыслей, жалоб на рецензии и просто сплетен. Эрнест отвечал тем же. Мэри недолго общалась с Беренсоном во Флоренции в 1949 году; Эрнест никогда не встречался с ним, хотя неоднократно говорил Беренсону, что они с Мэри его любят. К сожалению, среди других корреспондентов Беренсона была Марта Геллхорн – поэтому Эрнест предложил им избегать этой темы.
В одном письме Эрнест откровенно и живо описывал отношение писателя-прозаика к истине и раскрывал романтическую точку зрения на качества, которые хороший автор привносит в свое творчество – эта точка зрения может оказаться полезной для понимания, почему писал Эрнест:
Писатель-прозаик – единственный невероятный лгун, который, если он знает достаточно и дисциплинирован, может сделать ложь более правдивой, чем сама правда. Если ты воевал, и играл в кости, и служил в суде, и участвовал в войнах, и знаешь навигацию, мореходство, плохой мир и прекрасный мир, и разные страны, и другие вещи – значит ты обладаешь хорошими знаниями, из которых можно сплести вымысел. Вот и все, что представляет собой писатель-прозаик.
Творчество время от времени предоставляло Эрнесту возможность осмыслить прошлое для того, чтобы реальные события, например, Первая мировая война и ее последствия или семейная жизнь в Мичигане, могли стать для него приемлемыми. В этом смысле, при чрезвычайно адаптивном характере его психики и творчества, литература хорошо ему служила на протяжении большей части жизни, отчасти потому, что он так хорошо писал, и с ее помощью не только справлялся с прошлым, но и находил в нем мощные сюжеты.
С другой стороны, Эрнест работал в изоляции. Как показывает его острая реакция на Джеймса Джонса, он почти презирал современных писателей. Он черпал силу для своих лучших произведений из окружающей жизни, но если не считать «морской» книги, Куба не стала для него источником вдохновения. И хотя взаимодействие со своей средой могло бы стать для него целительным, он убегал все дальше. Путешествия в Африку и Испанию по своей природе были необычайно ностальгическими, и Эрнест, казалось, был счастлив оставаться в своих феодальных владениях в «Финке».
Не считая «Старика и море», литературная работа остановилась. В надежде вернуть более плодотворное время, Эрнест обратился к своему старинному герою Нику Адамсу и начал писать рассказ о бегстве Ника и его младшей сестры Литтлес в мичиганский лес. Случай с голубой цаплей
[89], когда Эрнеста разыскивал охотоинспектор, сам по себе вторгся в сознание – конечно, из-за озабоченности Фентоном и др. – и он рассчитывал справиться с тревогой, изложив события на бумаге, как нередко поступал с неприятными ситуациями в прошлом. В этом рассказе, который был опубликован под названием «Последняя хорошая страна» после смерти Эрнеста, Ник попадает в неприятности из-за нарушения охотничьих законов, и его преследуют инспектор и человек из «южных штатов». Поскольку Литтлес настаивает, он берет ее с собой в лес, после того как она подстригает волосы и становится похожа на мальчика. Значительная часть рассказа описывает подготовку к побегу в старый еловый лес с речкой, где водится столько форели, сколько они все равно не смогут съесть. Судя по фрагменту рассказа, который имеется в нашем распоряжении (название ему дала Мэри Хемингуэй), мы можем предположить, что Эрнест задумывал роман.
Но рассказ ускользал от него. Сюжет зависел от охотоинспектора и второго чиновника, которого вызвали потому, что Ник совершил это нарушение уже во второй раз. Они намереваются дожидаться Ника в доме его семьи, в течение многих дней, если нужно, изучают улики и ведут себя так, будто расследуют уголовное преступление. Разумеется, лишь в детских фантазиях охотоинспектор может с таким усердием преследовать подростка-нарушителя. К тому времени, когда Эрнест написал большую часть рассказа, погоня разгорелась с новой силой, и бурный поворот сюжета казался неизбежным; один критик считал, что сюжет движется к сцене изнасилования Литтлес – самими преследователями, представителями власти. Эрнеста, казалось, подстегивали воспоминания, пробудившие в нем большую тревогу, однако он был неспособен овладеть ими и придать им форму художественного вымысла. Судя по датам на страницах рукописей, он возвращался к рассказу в следующем году, и еще через год, и так и не достиг значительного успеха.
