Из Африки Эрнест и Мэри направились в Венецию, как и планировали. По приезде они поселились в «Гритти», где Эрнест принимал посетителей – включая Адриану – в постели. Позже его тщательно обследовали несколько врачей в местной больнице. Эрнест признал, что Мэри было тяжело, ей пришлось выносить его дурное настроение в недели выздоровления, и отправил ее в Лондон, Париж и Испанию, собираясь воссоединиться с ней в Мадриде. Оставшись в Венеции в одиночестве, он начал страдать, вызвал Хотчнера, который въехал в «Гритти» 2 мая, и вместе они отправились в Испанию. Адамо отвез их туда на «Лянче», и они нагнали Мэри. В Испании она ходила смотреть бои быков с Питером Виртелем и британским aficionado Рупертом Белльвиллем, бывшим пилотом Королевских ВВС и плейбоем, который дружил с Эрнестом с 1937 года. Эрнест и Хотчнер приехали как раз к началу фестиваля Сан-Исидро и приняли участие в нынешних, уже лишенных блеска, боях быков, а затем посетили ранчо матадора Луиса Мигеля Домингина, который приходился шурином сопернику Антонио Ордоньеса. Здесь они встретили возлюбленную Домингина, Аву Гарднер (которая еще была замужем за Фрэнком Синатрой). Эрнест описывал Домингина как человека, напоминающего одновременно Дона Хуана и Гамлета.
Этой весной Эрнест и Ава Гарднер сдружились. С неизбежностью он стал Папой, а она – Дочкой, но Гарднер была очень этим тронута, потому что ее собственный отец всегда называл ее дочкой. В 1946 году она снялась в известном фильме «Убийцы», который теперь считается классикой нуара. Сюжет фильма, состоящего в основном из ретроспективных сцен, был написан по рассказу Эрнеста; Ава сыграла подругу Шведа в сценах прошлого. В «Снегах Килиманджаро», менее успешном фильме, Ава сыграла роль, придуманную специально для нее. Этой весной актрису госпитализировали из-за приступа мочекаменной болезни; Эрнест навестил ее и, сидя на ее постели, болтал: ««Убийцы» неплохие. Но в «Снегах Килиманджаро» только и было хорошего, что ты и мертвая кошка», – сказал он, имея в виду мертвого леопарда, которого нашли на одноименной горе. После того, как Аве удалили почечные камни, Эрнест (что несколько странно) попросил ее разрешения взять один камень на удачу. Она согласилась, и он носил с собой этот камень несколько лет. В 1957 году выйдет фильм по роману «И восходит солнце», в котором Ава Гарднер сыграла леди Бретт Эшли. После премьеры она призналась, что «всегда чувствовала себя близкой к женщинам Папы».
Позднее Виртель описал визит компании на ранчо Домингина и заметил, что Ава и Домингин «были красивой парой – молодая кинозвезда и ее тореадор».
После того как Эрнест, Мэри и Беллвилл уехали на корриду в Мадрид, Виртель и матадор заговорили о Хемингуэе. Домингин сообщил, что Эрнест сказал о Питере слова, которые его встревожили: Эрнест заметил, что у Питера есть талант, но он никогда не напишет ничего значительного. Домингин не мог ему этого простить: «Даже если это правда, так говорить о друге нельзя», – сказал он Питеру. Несколько дней спустя они вновь обсуждали этот случай, и Домингин сообщил, что слова Эрнеста лишили его иллюзий, а Питер заметил, что у Папы «тяжелый характер». Питер задумался над «двоедушием» Эрнеста и решил, что Эрнест сказал эти слова потому, что посчитал – Питер вторгся на его территорию, корриду, к которой он питал чрезвычайно собственнические чувства. Скорее всего, проницательный задним умом, Питер распознал во всем этом симптомы начинающейся паранойи Эрнеста, ибо «как мог он, величайший англосаксонский эксперт по fiesta brava, так беспокоиться по поводу вызова какого-то неофита вроде меня?»
В гостиничном номере «Палас-хотэл» Эрнеста и Мэри посетил Джордж Плимптон, высокий и поразительно красивый молодой американский писатель. Уроженец Нью-Йорка, выпускник Гарварда и Кембриджа, Плимптон недавно стал сотрудником нового литературного журнала «Пари ревью». Он встретился с Эрнестом в Париже в 1953 году, на пути Хемингуэев в Африку, где убедил Хемингуэя дать интервью «Пари ревью», для журнальной серии «Писатели за работой». Сейчас Плимптон прибыл в Мадрид, чтобы попытаться, без особого успеха, наконец провести интервью. Эрнест примет Плимптона поздним утром в постели, рядом с ним будут Ава Гарднер и Домингин, которые иногда ложились поперек кровати; приходил Хотчнер с кувшином мартини со льдом. Интервью застопорилось, и его удастся завершить только в марте 1957 года.
После возвращения в «Финку» летом 1954 года Эрнест казался уже стариком. Когда Хотчнер увидел его, в первый раз после авиакатастрофы, он был поражен: «Я был потрясен тем, насколько он постарел… Он как будто немного уменьшился – я имею в виду, он не стал ниже ростом, но от него как будто бы откололась частица ауры массивности». Волосы Эрнеста снова отрастали (и стали почти совершенно белыми), однако шрамы на голове еще были видны, и некоторые из них выглядели пугающе. Как и прежде, Эрнест коротко подстригал бородку, и седая щетина торчала примерно на полдюйма, потому что из-за постоянных проблем с кожей Эрнесту трудно было бриться. Когда волосы отросли, он вновь стал зачесывать их назад, как он делал с тех пор, когда ему исполнилось сорок восемь и линия волосяного покрова начала отступать, а оставшиеся волосы поредели. (Ему нравилось носить длинные волосы, ровно подстриженные сзади). Нередко он носил очки в стальной оправе. Улыбка открывала два ряда ровных зубов; она вовсе не была сверкающей или довольной, если только он не смеялся; часто она казалась немного пугающей, и действительно, Эрнест, как говорили, показывал свое неудовольствие, отчетливо скрипя зубами. Слим Хейворд часто виделась с ним, по мере того как приближались съемки фильма «Старик и море», и для нее он оставался почти таким же «массивным». «Папа был крупным человеком, и уже только поэтому вы почти все время боялись его, – написала она позже. – Он мог бы убить вас одним ударом, если б захотел. Он по-особенному сужал глаза, когда злился или полностью вас игнорировал».
Тем летом Мэри в своем дневнике описывала физическую немощь Эрнеста в записи о первом выходе на «Пилар» после возвращения на Кубу:
Когда мы отправились рыбачить в первый раз, я смотрела, и мое горло сжалось, как мой муж медленно и решительно перевалился через борт «Пилар» в кокпит. Несмотря на то что день был теплым, он надел куртку «сафари», под бризом с Гольфстрима, хотя прежде он всегда выходил в море обнаженным по пояс. Все, что мы в тот день поймали, не имело большого значения, и на этот раз я была благодарна за маленький успех. В тот вечер Эрнест мирно читал в своем кресле. Это был день истинного триумфа.
Немногие люди, включая самых близких, понимали, насколько серьезной была травма.
В Испании Эрнест посетил врача, который порекомендовал продолжительный отдых и ограничил потребление спиртного. Эрнест пытался следовать его указаниям; какое-то время Мэри требовала от него пить не больше одного стакана виски и трех бокалов вина в день. Эрнест любил говорить, что алкоголь был его «гигантом-убийцей», однако, несмотря на все эти разговоры о том, что его друг Фицджеральд был «пьянчужкой», он сам, похоже, не понимал, что алкоголь причиняет ему и его творчеству такой же огромный вред, как и Скотту. Как и многие алкоголики, он придумывал сложные рационалистические объяснения своему поведению. «Пьяницы – это пьяницы, они не могут себе помочь и не должны пить, – сказал он Чарльзу Пуру. – Но если ты научился пить еще до того, как тебе исполнилось четырнадцать, и с тех пор пьешь, и любишь пить, и еще можешь хорошо писать в 53, ты правда считаешь себя алкоголиком?» Несколько лет назад он разъяснял, что алкоголь для него значит, в письме Ивану Кашкину, своему первому критику и поклоннику в Советском Союзе:
