Рассказы являлись прямым отражением новой навязчивой идеи Эрнеста: ему казалось, что он слепнет. Заражение крови, из-за которого он чуть было не умер в Кортине в 1949 году, началось с рожистого воспаления, кожной инфекции, которое в его случае распространилось на глаза. После авиакатастрофы в Африке в 1954 году Эрнест временно ослеп на правый глаз. Гипертоническая болезнь тоже может затрагивать зрение. Слепота – ужасная судьба для писателя, и она уже стучалась в его дверь. Больше всего Эрнест беспокоился о том, что не сможет читать, потому что уже был знаком, хотя и не радовался этому, с писанием под диктовку.
По-видимому, Санни написала Мэри тревожное письмо, спрашивая о зрении Эрнеста, поскольку Мэри ответила ей в декабре и заверила, что Эрнест прекрасно видит. «У него возникла идея, – объясняла Мэри, – или этот рассказ вырос из совершенно другого рассказа, о молодом человеке, который ослеп после несчастного случая на охоте». Слова Мэри поднимают другие, более тревожные вопросы: возможно, у Эрнеста снова наступила маниакальная фаза или же он оказался в смешанном состоянии, при котором депрессия быстро сменяется манией? Озабоченность Эрнеста зрением имеет характер навязчивой идеи, и слова Мэри о том, что рассказ «вырос» в Эрнесте, поразительно уместны. Однако можно предполагать, что у Эрнеста начинала развиваться паранойя и что его творческое воображение все больше расходилось с реальностью.
В 1957 году Грегори Хемингуэй тоже переживал очень трудные времена. Они с Эрнестом не виделись с 1951 года, после того как поссорились из-за смерти Полин. Проблемы Грега не ограничивались одним лишь переодеванием в женскую одежду. Он оставил дианетику (саентологию) и после недолго проработал авиамехаником, посещая лекции в Калифорнийском университете. Вскоре Грег развелся со своей первой женой, Джейн. Получив наследство от Полин
[96], он долгое время провел в Африке и позднее утверждал, что застрелил восемнадцать слонов за один месяц. Намереваясь стать белым охотником, как его брат Патрик, Грег подал заявку на охотничью лицензию, однако запрос был отклонен из-за пьянства Грега. В 1956 году он был призван в армию США и поступил на службу парашютистом-десантником в 82-й авиационный полк, однако оказался в психиатрическом отделении в Форт-Брэгге. В 1957 году Грег дважды был госпитализирован, и каждый раз ему приходилось проходить процедуры шокотерапии. Ему поставили ошибочный диагноз шизофрения, однако позже диагностировали маниакально-депрессивный синдром.
Позднейшие мемуары Грега создают впечатление, что после того, как они с Эрнестом отдалились друг от друга в 1951 году, они больше не встречались. На самом деле они виделись в 1957 году, после госпитализации Грега. Грег приехал на Ки-Уэст в состоянии спутанного сознания, как сообщал Эрнест Патрику. «Когда я его увидел, – говорил Эрнест, – Грег был в неважной форме и очень грязный». Эрнест не мог заставить его помыться. (Грег действительно вел беспорядочный образ жизни, по словам его третьей жены и их сына Джона – нередко его окружал ужасный беспорядок, он переставал следить за собой). Грег хотел лечиться, и Эрнест решил ему помочь. Не считая этой встречи, Эрнест поддерживал тесную переписку с младшим сыном и часто помогал Грегу с деньгами. В письмах к другим корреспондентам Эрнест иногда сурово критикует Грега, иногда скрывает проблемы сына и подчеркивает его небольшие успехи, но чаще всего говорит о нем безжалостно и презрительно. Еще в 1952 году Эрнест сказал Харви Брайту, что Грег, подававший такие большие надежды, оказался совершенно никчемным. В 1955 году Эрнест говорил Марлен Дитрих, что любит двоих своих сыновей, но не выносит присутствие третьего. В письмах к младшему сыну он ругает Грега за то, что тот не пишет достаточно часто, за неразборчивый почерк и скверное правописание, за то, что тратит деньги Полин и ведет себя так, будто имеет право на отцовские.
Грег не оставался в долгу, признавая, что разделяет с отцом не только орфографические ошибки: он тоже страдал от маниакально-депрессивных состояний, расстройства гендерной идентичности и алкоголизма. Обращаясь к отцу как к Эрнестине, Грег говорит жестокие слова: «Если сложить все вместе, папа, то получается: он написал несколько хороших рассказов, отличался новым и свежим подходом к реальности и погубил пять человек – Хэдли, Полин, Марти, Патрика и, возможно, меня». Он называл отца «проспиртованным злобным монстром». Он обвинил Эрнеста в том, что тот окружил себя подхалимами и сказал, что Мэри – его «теперешний позорный столб». Грег угрожал «выбить дерьмо» из своего отца. В самом емком, грубом и жестоком обвинении – с проблесками проницательности – Грег утверждал:
Ты никогда не напишешь этот великий роман, потому что ты больной человек – больной головой и дьявольски гордый и боишься признаться в этом. Что бы там ни говорили критики, последняя вещь была тошнотворным ведром сентиментальных помоев, которые отскребают с пола в баре. Больше всего на свете я хотел бы увидеть, как ты создаешь красоту, и больше всего на свете я хотел бы увидеть, что ты поступаешь разумно, но до тех пор, пока этого не будет, я буду давать тебе то, что ты заслуживаешь, и очень большими пригоршнями, чтобы вознаградить себя за неприятности, которые ты мне причинил.
Как помогают понять даже эти бранные слова, в глубине двойственного отношения к отцу таились неизменное восхищение и любовь к нему. Эрнест любил младшего сына не меньше. Итогом стали трагические обиды с обеих сторон.
В 1957 году Эрнесту вновь пришлось побеспокоиться о своем старом друге Эзре Паунде, который находился в психиатрической лечебнице Сент-Элизабет. Во время процесса над Паундом Эрнест и Арчи Маклиш настаивали на том, что тот должен быть признан сумасшедшим и не сможет предстать перед судом. Это уберегло поэта от реального тюремного срока. На протяжении нескольких лет друзья Паунда предпринимали различные усилия, чтобы освободить его. Его посещали многие писатели и выказывали свою поддержку (например, после вмешательства Т. С. Элиота Паунду была предоставлена большая свобода передвижений). Скандал достиг кульминации при вручении ему Боллингенской премии в области поэзии за 1948 год (в этот год премия вручалась впервые), событии настолько противоречивом, насколько и ожидали сторонники Паунда. Эрнест написал Дороти Паунд
[97] с просьбой поздравить мужа и передать ему слова, которые с удовольствием выслушал бы любой литератор: что больше всего он восхищается недавним творчеством Паунда. На протяжении многих лет Эрнест в переписке с большой любовью отзывался об Эзре, несмотря на печальные заблуждения Паунда. В 1953 году он писал Бернарду Беренсону: «Я очень любил Паунда. У него были громадные претензии на универсальное знание, и он бывал невыносим. Но все, что он знал, он знал очень хорошо, и у него было доброе сердце, пока он не ожесточился». Эрнест осознавал свой огромный личный и профессиональный долг перед Паундом, который неустанно помогал ему в 1920-е годы и в силу того, что был одним из «основателей» модернизма, обеспечил Эрнесту место в авангарде художественных деятелей.
