Хуже всего, что Эрнест становился параноиком, настолько, что перестал следить за своими словами, как раньше, и открыто делился страхами. В начале января, когда они шли к Арнольдсам на ужин, Эрнест заметил, что в местном банке горят огни и пришел к выводу, что ФБР проверяет их с Мэри счета. Финансы стали его непрестанной заботой. Арнольдсы обратили внимание на его необычное поведение, особенно на те случаи, когда Эрнест проявлял чрезмерный, даже для него, гнев. Как-то раз они были в баре местного ресторана «Кристиана», и один постоянный посетитель отпустил комментарий насчет его бороды. Эрнест ответил с таким бешенством, что весь зал замолчал; Паппи Арнольду едва удалось предотвратить драку. Хуже того, в тот вечер Эрнест не мог выбросить этот случай из головы, снова и снова вспоминая о нем, с той же яростью. Несмотря на то что Паппи не углублялся в подробности, Арнольдсы не раз наблюдали такое поведение, которое можно было бы охарактеризовать как клинически психопатическое. Рассказывая об инциденте в «Кристиане», Паппи писал: «Мы кое-что знали о признаках галлюцинаторного бреда, небольших выдумках о том и об этом, и о преувеличениях, и о слишком серьезной критике». Душевнобольных людей бывает трудно выносить, и редко когда близкие знают, что нужно делать, они часто надеются, что кто-то другой справится с проблемой или что это временно. «Вы говорите себе, – писал Паппи, – что это не может продолжаться слишком долго, пока не возникает напряженность».
После праздников Хемингуэи вернулись на Кубу. Вспоминая о тех днях, Паппи понял, что кое-какие слова, которые Эрнест сказал перед отъездом, показались ему тревожными. Эрнест признался, что теперь, когда он привык к дому в Кетчуме, он ему понравился, и добавил: «Но я купил его на черный день для мисс Мэри».
* * *
Эрнест оставил краткое описание событий, которые привели его к полному разрушению здоровья. Все началось летом 1959 года и закончилось его самоубийством в 1961 году. «Мэри чудесно заботилась обо мне на протяжении долгого и трудного времени, она очень старалась, и, много времени посвящая упражнениям, я снова стал здоровым и крепким». Действительно, той зимой в «Финке» было тише, чем обычно, как рассказывала Мэри позже. После того, как власть на Кубе перешла к новому правительству, к которому Вашингтон проявлял все более недружелюбное отношение, друзья и родственники Хемингуэя перестали навещать его. По словам Мэри, Эрнест не заводил разговора о том, что Валери приедет к ним, до конца января. Мэри с готовностью согласилась, потому что Эрнест отчаянно нуждался в помощи с книгой о корриде, в которой теперь было намного больше десяти тысяч слов, как того и хотел «Лайф». Она надеялась и на то, что присутствие Валери подбодрит Эрнеста. Как и Валери, Мэри понимала потребности Эрнеста. И хотя она планировала начать новую жизнь, для себя, на ближайшие месяцы «я отложила эту идею, – писала она позже, – казалось, у него появилось столько серьезных проблем, что я не могла прибавить к ним еще одну». Кроме того, «он снова стал обращаться ко мне «моя дорогая Котофейка».
Валери приехала 27 января и поселилась в домике для гостей. Куба пленила ее, и она сразу же поддалась очарованию «Финки» – хотя и отметила «слегка гнилой запах плесени, влажности и усталости» – и легко приспособилась к ежедневному ритму домашнего хозяйства. По утрам Эрнест работал, а днем отправлялся плавать. Валери приходила к нему поздним утром или после полудня и писала под диктовку письма, большинство которых она отсылала написанными своим почерком, хотя деловые письма она печатала. Эрнест будет часто заводить разговор о рукописи о корриде и иногда спрашивать ее, не помнит ли она подробности боев, которые ускользали из его памяти. Мэри постепенно прониклась к девушке теплыми чувствами, и они обычно вместе ходили на рынки Гаваны. Мэри нравилось придумывать для Валери легкие тропические наряды с красочным узором.
Перед обедом все выпивали по два бокала, и за столом с ними почти всегда восседал гость, обычно кубинец. В разные дни регулярно приходили посетители: например, доктор Хосе Луис Эррера и его брат Роберто приезжали по понедельникам. Врач мерил Эрнесту давление и проверял общее физическое состояние; кроме того, он на полчаса ставил электрический вибратор на локоть Мэри, который до сих пор еще не зажил. Если гостей не было, после обеда Валери и Эрнест уходили в деревню и пили ром с содовой и свежим лаймом в уличном кафе. После этого они возвращались домой пешком, поднимались на вершину холма и смотрели на ночную Гавану. Эрнест, бывало, клал руку на плечо Валери (иногда они касались друг друга, когда Эрнест клал свои босые ноги на ее за обеденным столом).
Валери вспоминает первые месяцы на Кубе как относительно беззаботные; по-видимому, Эрнесту удалось загнать демонов, показавшихся на поверхности в Кетчуме той зимой, в угол. Гольфстрим, казалось, был обезрыблен, но Эрнест все равно выходил в море на «Пилар», обычно в среду днем и в субботу. Валери сопровождала его чаще, чем Мэри, которая до сих пор страдала от боли в локте. Была и пара приятных гостей: так, однажды к ним приехал Герберт Мэттьюз, репортер «Нью-Йорк таймс», с которым Эрнест познакомился во время гражданской войны в Испании. Позже Мэттьюз виделся с Эрнестом, когда приезжал на Кубу делать репортажи о кубинской политике в 1952 году. Крупнейшей журналистской удачей Мэттьюза стала встреча и последующее интервью с Кастро в Сьерра-Маэстре в 1957 году, после того как Батиста объявил его погибшим. Сейчас он был одним из немногих американских журналистов на Кубе, который рассказывал о революции и последовавших за ней событиях из самого эпицентра; Мэттьюз вскоре попал под жесткий огонь критики из-за своих, как считалось, прокастровских взглядов. Эрнест был одним из самых стойких защитников Мэттьюза – заметное исключение в манере общаться со старыми друзьями. Мэттьюз напоминал Эрнесту о более простых временах, и они подолгу обсуждали ситуацию на Кубе. Другим гостем был поклонник Хемингуэя из российской делегации на Кубе, что тоже не могло не напоминать об изменившейся атмосфере для живущих там американцев.
Смена режима на Кубе, несомненно, стала причиной многих волнений в «Финке». Американский посол Фил Бонсол был хорошим другом Хемингуэя. Он постоянно приходил к ним ужинать (его днем был четверг) и рассказывал Эрнесту и Мэри об опасной напряженности в дипломатических отношениях США и Кубы. Несмотря на то что после революции США официально признали новое правительство, с тех пор отношения с островом ухудшились, особенно после того, как Кастро начал национализацию американских компаний. Валери, благодаря которой мы теперь знаем об общении Эрнеста с Бонсолом в тот период, писала, что вскоре после того как она приехала (в январе), посол посоветовал Эрнесту всерьез подумать об отъезде. Правительство США хотело, чтобы он уехал, считая, что отъезд Эрнеста будет иметь большое символическое значение и даст сигнал кубинским властям, что американское правительство не одобряет Кастро. По крайней мере, Эрнест должен хотя бы выступить против нового режима, заявил Бонсол. Эрнест не хотел ничего этого делать. У него было много возражений: и пожалуй, наиболее весомым было то, что он любил кубинский народ и еще любил свой дом и не хотел покидать его. Он писатель, и политика его не интересует, говорил он.
Во время последнего визита Бонсол сообщил Эрнесту, что его отзывают; разрыв дипломатических отношений между США и Кубой становился неизбежным. И потому стало еще важнее, чтобы Эрнест сделал то, что Бонсол советовал ему ранее. И все же Эрнест остался. Однажды он встретился с Кастро, в мае, когда был на рыбалке. Турнир по ловле марлина имени Хемингуэя стал проводиться на Кубе ежегодно и пользовался популярностью у туристов. Кастро тоже присоединился к двухдневным состязаниям. Он рыбачил с лодки, которая ранее принадлежала эвакуировавшимся американцам. Когда в конце состязаний рыбу взвесили, улов Кастро оказался самым увесистым. По всей видимости, это была справедливая и честная победа. Поскольку конкурс носил имя Эрнеста, он и вручил серебряный трофей победителю, без сомнений, к большому замешательству выдающихся мастеров кубинской политики в Вашингтоне. Эрнест тяжело переносил нарастающее напряжение отношений между странами. Однажды Питер Виртель спросил Эрнеста, куда он уедет, если ему придется покинуть Кубу. Эрнест ответил, что, наверное, выведет «Пилар» в море, на глубину восемьсот морских саженей, и спрыгнет с кормы.
