Когда Хотчнер приехал в Кетчум в ноябре, Эрнест встретил его рассказом, что за ним следили по дороге в аэропорт. Автомобиль прослушивается – как и его дом, и номер Хотчнера в мотеле «Христиана». Эрнест сказал, что спокойно поговорить они могут только в лесу. Мэри приходилось лезть из кожи вон в попытках убедить мужа, что его не преследует налоговая служба и что у него достаточно денег на банковских счетах. Однажды в ноябре она случайно обнаружила письмо, адресованное «Морган гэрэнти банк» в Нью-Йорке. После приветствия и первого предложения шла тарабарщина – слова были написаны не на английском и не на любом другом языке, который она могла бы узнать.
С недавних пор в жизнь Эрнеста плотно вошел доктор Джордж Савьерс. Они познакомились еще в 1940 году в Сан-Валли, где Савьерс работал помощником проводника; тогда ему было двадцать пять лет, и это укрепило дружескую связь между ними. Врач приходил каждый день в обеденное время, мерил Эрнесту артериальное давление и проверял общее состояние здоровья; после этого они с Эрнестом и Паппи Арнольдом часто отправлялись стрелять по тарелочкам с дороги. Савьерсу было известно о бредовом мышлении Эрнеста и о выраженной депрессии, но он был в замешательстве и не знал, что делать. «Я всего лишь сельский доктор, – сказал он Хотчнеру, – и довольно неопытный. Я несу ответственность за понимание, что Эрнест нуждается в немедленной помощи, которую я не могу ему предоставить». И все-таки в письме к Баку насчет высокого кровяного давления его жены Эрнест настоятельно советует ей попробовать резерпин; если после приема этого лекарства у нее появится депрессия, ей нужно принимать вместе с ним риталин. В том же самом письме Эрнест говорит, что теперь от высокого кровяного давления доктор Савьерс выписывает ему диурил (мочегонный и антигипертензивный препарат). Действительно, Савьерс признался Карлосу Бейкеру, что «отлучает» Эрнеста от препарата, который он назвал «производными раувольфии», подразумевая под ним, по-видимому, резерпин. К этому времени уже появились данные, что побочным эффектом резерпина является депрессия, что, по-видимому, и побудило Савьерса прекратить прием препарата. При этом он заметил, что психиатрия не его специальность, и, видимо, именно поэтому решил не назначать другие психотропные препараты.
Несмотря на то что Эрнест изолировал себя в Кетчуме по собственному желанию, отказавшись (лично или через Мэри) встречаться со многими друзьями, а также несмотря на то что сам городок был отрезан от мира, особенно если выпадал снег, все же Эрнеста выследили два молодых преподавателя из Монтанского университета, когда писатель как-то раз, около девяти утра, вышел на порог своего дома. Один из этих молодых людей был критик Лесли Фидлер, чья книга «Любовь и смерть в американском романе» была недавно опубликована. Он приводил довод, тогда считавшийся довольно спорным, что большинство американских писателей, включая Твена и Хемингуэя, могли «представить облагораживающую или искупительную любовь лишь между мужчинами и только в отрыве от женщин и цивилизации». Фидлер доказывал, что литературные произведения американцев изобилуют описаниями гомоэротичных отношений. Эрнест не читал его книгу (после визита Фидлера он попросил Скрибнера прислать один экземпляр), но знал, что эссе оттуда, под названием «Возвращайся на плот, Гек, милый!», вызвало большой переполох, будучи впервые опубликованным в «Партизан ревью» в 1948 году.
Фидлер напечатал болтливый рассказ о встрече с Эрнестом спустя несколько месяцев после смерти Хемингуэя. В целом содержательное эссе, сильное задним умом автора, расставляет несколько острых акцентов. Однако интереснее, что благодаря этому очерку мы можем получить представление о последних месяцах жизни Хемингуэя. Фидлер описывал первое впечатление: «Хемингуэй… поприветствовал нас рядом с огромным черным телеэкраном, доминировавшим в гостиной… старик в очках, сползающих на нос. Старик в шестьдесят один год… Хрупкий, я поймал себя на этой мысли, разрушающийся и поломленный – в какой-то момент его ломало слишком часто – поломленный без возможности восстановления». Хемингуэй и его гости говорили больше всего о других писателях, современниках Эрнеста и о следующем поколении, но Эрнест часто произносил довольно пустые похвалы в адрес всех, о ком заходила речь. Нередко он умолкал. «Мне довольно трудно п-писать, еще труднее – разговаривать», – дважды пожаловался им Эрнест. В лучшем случае разговор получался отрывистым, и, похоже, чтобы ослабить напряжение, Эрнест открыл бутылку тавеля, хотя на часах было всего полдесятого утра. В конце визита Фидлера поразила улыбка Эрнеста: «Зубы желтоватые и широко расставленные, но он раскрыл их во всей торжественной невинности мальчишеской ухмылки. Внезапно, и это было прекрасно, ему стало двенадцать», – писал Фидлер. Он вспомнил рассказ Гертруды Стайн о том, как Хемингуэй воскликнул, что ему всего двадцать три и он слишком молод, чтобы становиться отцом: «И я в глубине своей души сейчас слышал, как он кричит, что слишком молод, чтобы быть стариком».
Если верить рассказу Хотчнера, он первым из окружения Эрнеста сказал ему осенью 1960 года, что он нуждается в психиатрическом лечении. Теперь невозможно узнать, кто первым попытался помочь писателю. Дюк Макмаллен, товарищ Эрнеста по охоте, сказал Хотчнеру: «Хотч, ты должен сделать что-то
[110]. Никто ничего не делает. И позволь тебе сказать, что кто-то должен что-нибудь сделать». Это тянулось ужасно долго, и все друзья Эрнеста надеялись, что кто-то другой сделает что-нибудь на фоне развивающегося ухудшения здоровья. Хуже того, в некоторых кругах прихлебатели «Папы» и даже друзья, исполненные благих намерений, нередко подталкивали Эрнеста пить, сплетать свои истории и допоздна не ложиться спать, рассказывая и пересказывая свои небылицы во второй, и даже в третий раз, и неизменно рукоплескали. Никто не препятствовал этому бахвальству, и нельзя обвинять в нем одного Эрнеста.
С согласия Мэри
[111] Хотчнер позвонил нью-йоркскому психиатру Джеймсу Коттеллу, с которым был немного знаком, чтобы обсудить ситуацию с Эрнестом. И хотя Коттелл подчеркнул, что не встречался с Эрнестом и не может поставить диагноз или назначить ему лечение, кроме самого общего, он заявил, что, по его мнению, Эрнесту нужна госпитализация и лучше всего его поместить в клинику Меннингера в городке Топека, который находится в штате Канзас. Хотчнер, Мэри и Савьерс понимали, что Эрнест не согласится отправиться в психиатрическую больницу, главным образом из-за того, что может подняться шумиха. Тогда Коттелл предложил им подумать о респектабельной клинике Мейо, где лечили не только физические заболевания, но и душевные; они придумали легенду, что Эрнест ляжет в клинику обследоваться из-за высокого кровяного давления.
