То, что произошло с Хемингуэем, стало трагедией для него самого, трагедией для его семьи, которой пришлось пройти через невероятные испытания и страдания, и трагедией для нас. Нет смысла снова перечитывать (и переписывать) его биографию, если мы просто лишний раз покроем слоем глянца легенду и найдем еще несколько возможностей восхититься ею – или если необдуманно обесценим литературное наследие, захватывавшее и вдохновлявшее нас почти целое столетие. Нам нужно понять, что произошло, отчасти потому, что утрата непомерна. Хемингуэй был, без сомнений, величайшим американским прозаиком. Именно благодаря ему мы теперь по-другому мыслим, ищем иное в литературе, по-другому решаем, как нам прожить нашу жизнь. Именно благодаря ему мы теперь по-другому думаем о смерти – о том, как ее пережить, как с ней примириться, – эту тему он исследовал, пожалуй, более глубоко и фундаментально, нежели любой другой американский писатель. Он изменил наш язык. Он изменил наш взгляд на Париж, Американский Запад, Испанию, Африку, Ки-Уэст, Кубу, северный Мичиган. Даже его родной город, Оак-Парк – хотя Эрнест очень редко писал об этом месте, равноудаленном от Чикаго и глухих уголков реки Де-Плейнс, – тоже был частью того, что сформировало Хемингуэя, и мы всегда будем смотреть на него другими глазами благодаря писателю.
Если мы хотим все это понять, то мы должны рассмотреть становление писателя, то, как его уникальный дар достиг полного расцвета и как писатель пришел к моральному разложению, даже если от зрелища такого рода мы предпочли бы отвести взгляд. Очень больно смотреть на то, как Хемингуэй прекратил взаимодействовать с миром, который сам же сделал для нас другим, так что даже посещение корриды в последние годы его жизни превратилось в кошмарный палимпсест того, чем это было в дни его молодости.
Сын Хемингуэя Патрик однажды сказал, что его отец вообще не знал, как стареть. В этом и может заключаться причина; Эрнест не представлял своего будущего в старости, и итог был поистине несчастливым. Нам остается только фантазировать, что мог бы сделать Хемингуэй, если бы вернул себе полную силу и отверг суицидальный импульс, допустим, из «домашних» переворотов 1950-х и 1960-х годов в США, революций, охвативших так называемый Третий мир, феминизма, энвайронментализма, Уотергейта, Рейгана. Новая Журналистика. Его любимая Испания после Франко.
Гарри, главный герой-рассказчик одного из самых сильных рассказов Хемингуэя, «Снега Килиманджаро», сам писатель, обдумывает свою жизнь и карьеру и, медленно угасая, признается в нереализованном призвании. «Столько всего было, о чем хотелось написать, – думает Гарри. – Он видел, как меняется мир… Все это он сам пережил, ко всему приглядывался, и он обязан написать об этом, но теперь уже не напишет». Хемингуэй признавал, что, как и его герой, он, бывало, отрекался от «обязанности» писать, но ему не удалось поступить в соответствии со своим пониманием – впрочем, возможно, он думал, что именно этот писательский «долг» и создает проблему. И в самом деле, едва ли можно утверждать о писательской «неудаче», если он сказал нам так много важных слов о войне и насилии, о природе, отношениях между мужчинами и женщинами, травмах и творчестве.
Есть и еще кое-что. Когда наша горячая дискуссия в Коммерческой библиотеке в тот вечер начала уже выдыхаться и затихать, кто-то привлек внимание модератора и поднялся добавить еще несколько слов. Повторяя мысль профессора, ранее признавшегося, что Хемингуэй позволил ему делать то, что он делает, этот человек сказал: «Я же хочу сказать, что именно благодаря Хемингуэю я есть тот, кто я есть». И сел. Я не могла определить пол выступавшего, но поняла, что он, вероятно, недавно был изменен.
В следующие несколько лет я буду пытаться узнать в своем исследовании жизни Хемингуэя, что он или она имела в виду.
Глава 1
Аделаида Эдмондс Хемингуэй, бабушка Эрнеста Хемингуэя по отцовской линии, вспоминала, как пожала руку Аврааму Линкольну, а Эрнест Холл, отец его матери, рассказывал о том, как на параде в Лондоне мимо него прошли две пары – королева Виктория с принцем Альбертом и Наполеон III с императрицей Евгенией. Их внук станет великим писателем в эпоху литературного модернизма – предвестник и вместе с тем дитя нового века. И именно на этой противоречивой разнице и создавал Хемингуэй свою личность в юные годы. Мы привыкли думать, что он страдал от физических ран в Первую мировую войну и от душевной травмы, отвергнутый медсестрой Красного Креста, которая ухаживала за ним в больнице, ради другого мужчины. Однако иные, более глубокие раны бередили его душу всю жизнь.
Эрнест Хемингуэй будет вести бродячую и богемную жизнь, но его предки были религиозными и трудолюбивыми людьми, солидными представителями среднего класса, в высшей степени почтенным семейством. Это были именно те люди со Среднего Запада, которые несколько десятилетий назад, после Гражданской войны, развернули строительство посреди прерий и создали в этой части страны экономический центр. Это были успешные люди и пуритане, потому что тогда таков был незыблемый закон в их обществе, уверенные, что материальное благополучие является заслуженной наградой за добродетельную жизнь.
И все же некоторые его предки были со странностями. Отец матери Эрнеста начинал каждое утро с молитвы на коленях вместе со всей семьей и слугами. Может, в этом и не было ничего необычного для того времени (хотя несколько непривычно представлять, что жизнь лучшего писателя-модерниста начиналась вот так). Эрнест Холл молился, глядя вверх, с воздетыми к небу руками, как будто он находился перед лицом самого Бога. Этот человек казался странным в пригородном Оак-Парке. Одежда, которую он носил, была «слишком большой», потому что, по словам его внучки, он терпеть не мог, когда она касалась его кожи, и не желал «чувствовать себя как-то скованным». Эрнест Холл родился в 1840 году в Англии, в городе Шеффилде, и получил образование в Лондоне. Когда ему было пятнадцать лет, его отец перевез свою обширную семью в Америку, и в конце концов они осели в Дайерсвилле, в штате Айова – может быть, потому, что здесь жили их родственники или друзья из Англии.
Недалеко от них жила еще одна семья англичан, Хэнкоки, и Эрнест Холл никогда не забывал, что встретил свою будущую жену, Кэролайн Хэнкок, в день Четвертого июля, когда в Дайерсвилле проводился крикетный матч, – событие, ставшее причиной их двойного гражданства. Капитан Александер Хэнкок был родом из графства Сомерсет. После того как его молодая жена умерла, он отправился с тремя детьми – Кэролайн, Энни и Бенджамином Тайли – в кругосветное путешествие на собственном корабле «Елизавета», а потом иммигрировал в Австралию, но вскоре понял, что Австралия ему не нравится, и в 1854 году перевез детей в Айову. Кэролайн, которая родилась в 1843 году, пришлось ждать Эрнеста Холла, когда вмешалась Гражданская война. Холл сражался
[2] вместе с Первым кавалерийским полком Айовы менее года и демобилизовался «из-за ранений» в 1862 году в Батлере: ему в бедро попала вражеская пуля Минье, один из самых разрушительных элементов арсенала конфедератов. (Его внук пострадает от фрагментов вражеского оружия, попавших в его ногу.) Перед войной Эрнест Холл отправился в путешествие по Миссисипи до Луизианы; после свадьбы с Кэролайн в 1865 году молодожены переехали в Чикаго, где у них родились двое детей: Лестер, появившийся на свет в 1874 году, и Грейс – мать Эрнеста Хемингуэя, – которая родилась в 1872 году. Вместе с шурином, Уильямом Рэндаллом, Эрнест Холл основал компанию по оптовой торговле ножами в Чикаго и затем перевез семью в новый пригород Чикаго, Оак-Парк, и в конце концов семья обосновалась в доме под № 439 по улице Норт-Оак-Парк-авеню.
