Кроме того, до Хемингуэев дошли слухи, что их сын водит дружбу с очень юными местными девушками. После возвращения с войны он болтался вместе с подругами сестер. Летом и осенью 1919 года он играл в отношения с девочками из Петоски, в том числе Грейс Куинлан и сестрами Марджори и Джорджианой Бамп. Невозможно сказать, насколько серьезными (в смысле, сексуальными) были эти отношения, в особенности потому, что позже, в своих произведениях, Эрнест будет описывать сексуальное посвящение Ника Адамса либо местных девушек на севере. Несколько писем, которые Эрнест написал тринадцатилетней Грейс, если и не были любовными, то, конечно, были весьма игривыми посланиями, он поддразнивал ее одобрением и напоминал о своей «любви», если она как-то плохо себя вела – например, не слишком часто писала или обменивалась «грубыми» сплетнями о нем. В характерном письме, написанном по случаю четырнадцатого дня рождения Грейс в сентябре 1920 года, Эрнест говорит о том, как ему больно было слышать «ты не любишь меня, как раньше. И поскольку я любил тебя больше, чем кого-то еще, мне было больно слышать, что ты говорила обо мне за моей спиной». Подростковый тон писем и незрелость отношений с девочкой – все свидетельствовало о том, что Эрнест сожалел о неопытности с девушками своего возраста в Оак-Парке и школе Ривер-Форест. И конечно, он сожалел о том, что был отвергнут Агнес. Этот отказ, вместе с неопытностью, возможно, заставил его повернуться к более юным девушкам, чтобы раскрыть зарождающуюся сексуальность. Однако, что бы там ни было, все это слишком сильно подействовало на Грейс Хемингуэй, которая бурно возражала против отношений Эрнеста с девочками.
Напряженную ситуацию, сложившуюся летом 1920 года, усугубил и отказ Эрнеста найти настоящую работу – вместо этого, как считали родители, он шатался по Петоски и окрестностям, безработный, и не желал помогать матери. В июле Эрнесту исполнялся двадцать один год, и Грейс с Эдом страдали оттого, что у него, на их взгляд, нет ни трудолюбия (творчество было не в счет), ни чувства долга. Эд Хемингуэй писал Грейс из Оак-Парка все лето и признавался, что молится за то, «чтобы [Эрнест] взращивал в себе чувство большей ответственности». И поскольку Эрнест оставался непреклонным все лето, Эд отчаялся найти «средства смягчить железное сердце эгоиста». Родители признали, что открытый конфликт неизбежен. Эд писал Грейс: «Мне кажется, Эрнест старается вывести нас из себя, чтобы иметь свидетеля [в лице Теда Брамбэка], который услышит, что мы будем рады, если он уйдет и не вернется». Родители, каждый сам по себе, решили выгнать его из дома.
Биографы Хемингуэя придумали большую часть того, что последовало далее. Младший брат Эрнеста, Лестер, в пять лет едва ли понимавший, что происходило, несет значительную долю ответственности за изобретение предпочтенной Эрнестом версии случившегося; Лестер первым написал об этом в своей книге «Мой брат, Эрнест Хемингуэй», опубликованной через год после смерти писателя. По этой легенде, Грейс Хемингуэй выгнала Эрнеста из «Уиндмира» в вечер праздничного ужина по случаю его двадцать первого дня рождения. Она вручила ему письмо, которое в резких тонах приказывало покинуть дом. Письмо было настолько хорошим – Эд назвал его «шедевром», – что именно эта версия событий одержала верх. В письме Грейс сравнивала любовь матери с банковским счетом. Младенец тянет много денег со счета, но потом средства снимаются со счета все реже и реже, ребенок растет, учится заботиться о себе и, самое главное, начинает сам класть деньги на счет, принося матери открытки или цветы – она вспоминала о белой лилии, которую Эрнест принес ей той весной, – и пытается облегчить бремя матери.
А вот с Эрнестом, несмотря на лилию, и его «банковским счетом» любви к матери, все не так:
Пока ты, мой сын Эрнест, не образумишься, не прекратишь ленивое безделье и поиски легкой жизни, не перестанешь одалживать без мысли все вернуть, пытаться жить за счет всех и каждого… не прекратишь торговать красивым лицом, чтобы дурачить маленьких легковерных девочек и пренебрегать своими обязанностями перед Богом и Спасителем Нашим Иисусом Христом; другими словами, пока ты не повзрослеешь, впереди тебя нет ничего, кроме банкротства – ты превысил кредит.
Вслед за звучным упреком матери – это было выдающееся письмо по семейным меркам Хемингуэев, которые вообще мастерски писали письма
[15], – пришло письмо от Эда Хемингуэя, которое и стало настоящим поводом к уходу Эрнеста из дома и являлось лишь бледным подражанием первого. Эд с большим пафосом отправил это письмо Грейс, чтобы она прочитала его и передала Эрнесту. На самом деле, он передал Эрнесту через Грейс не одно, а два письма с приказом покинуть дом; одно было написано в середине июля, после того как Эд вернулся в Оак-Парк с озера, а второе вскоре после этого. Эд описал каждое письмо в письмах к Грейс, которые он отправил наряду с теми письмами. «Я написал Эрнесту, – сообщал он Грейс 18 июля, – и посоветовал ему отправиться с Тедом в Траверс-Сити и поработать за хорошие деньги и хотя бы сократить свои расходы на проживание». Очевидно, письма были настолько маловыразительными, что Эд, в нехарактерной для него манере, не сделал копий, хотя письмо Грейс к Эрнесту о «банковском счете» сохранилось во многих черновиках и копиях среди ее бумаг в Центре Гарри Рэнсома во Техасском университете. Подобным же образом биографы Хемингуэя приняли решение согласиться с версией Лестера – точнее, самого Эрнеста – о том, что Грейс Хемингуэй передала свое вдохновенное письмо сыну в вечер его дня рождения.
Во всей этой кутерьме, умело обрисованной Максом Уэстбруком, исследователем творчества Хемингуэя, изгнание Эрнеста из семейного дома объясняется единственным инцидентом. Урсула, которой тогда было восемнадцать лет, и шестнадцатилетняя Санни сговорились с двумя соседскими детьми, Бобом и Элизабет Лумис, устроить полуночный пикник на озере, на который они пригласили Эрнеста и Теда Брамбэка. Когда миссис Лумис обнаружила, что ее отпрыски и их друзья, бывшие у них в гостях, отсутствуют посреди ночи, она направилась в «Уиндмир». Кровати Урсулы и Санни тоже пустовали. В письме к Эду с описанием этого инцидента Грейс утверждала, что миссис Лумис клялась забрать семью обратно в Оак-Парк, «если только мы не сделаем что-нибудь, чтобы отвадить взрослых мужчин, слоняющихся рядом с детьми». Все это звучит подозрительно похоже на жалобы Грейс, сетующей на неблаговидность отношений взрослого Эрнеста и девочек. Она признавала, что в пикнике «не было ничего дурного, кроме обмана» и «в целом вседозволенности, которую Эрнест прививает мальчикам и девочкам. Он несомненно представляет угрозу молодежи», – драматически писала Грейс.
На самом деле письма, порхавшие между родителями тем летом, свидетельствуют о почти комичном беспокойстве Хемингуэев по поводу растущей сексуальности дочерей и старшего сына, вылившемся с открытое противоборство, «комендантский час» и импровизированные наказания. Урсула и Санни тем летом сходили с ума по мальчикам, их поведение ужасало родителей настолько, что Грейс приняла решение возложить за все вину на «искушенного» старшего брата (который на самом деле к лету 1920 года едва ли имел какой-то сексуальный опыт). Доктор Хемингуэй возьмется за девочек, когда осенью они вернутся в Оак-Парк, сообщал он Грейс: «Они подчинятся правилам и будут вести себя как надо или пожалеют, что не сделали этого». В противном случае он выставит их из дома и они будут сами зарабатывать себе на жизнь. Он сочувствовал Грейс, что у нее такие неблагодарные дочери. По иронии, Марселина, с которой Эрнест был очень близок, начала проявлять ханжеские черты, за которые позже Эрнест будет критиковать ее почти так же сурово, как и мать. В каком-то смысле своим кокетливым поведением предыдущим летом она подала пример младшим сестрам. Когда ее отношения с мальчиком, которого одобрили родители, стали серьезными, Марселина превратилась в союзника Эда и Грейс и поддерживала их намерения держать в узде младших детей – настолько, что Эд приводил ее жене как счастливый пример: «Не беспокойся о девочках… Те же проблемы у меня были с дорогой старшей дочерью [Марселиной], а теперь она не может понять, как такое вообще было возможно».
