Продолжались переговоры со «Скрибнерс», в которых участвовал Скотт Фицджеральд, находясь меж двух огней: он получал телеграммы от Перкинса и затем телеграфировал Эрнесту из Парижа в Шрунс. Скотт взялся за дело сразу, как только Ливрайт отклонил «Воды». Какие слова похвалы он не мог бы высказать Ливрайту, он показал, что знает реальное положение дел, поскольку нередко участвовал в издательском процессе. Скотт отправил телеграмму Максвеллу Перкинсу в «Скрибнерс»: «МОЖЕТЕ ПОЛУЧИТЬ ЗАКОНЧЕННЫЙ РОМАН ХЕМИНГУЭЯ ЕСЛИ ИЗДАДИТЕ БЕСПЕРСПЕКТИВНУЮ САТИРУ».
Скотт сообщил Максу, что Хемингуэй получил конкретное предложение от Харкорта (скорее всего, это была неправда), и добавил: «ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ НЕМЕДЛЕННО БЕЗ ОГОВОРОК». Перкинс, видимо, хотел принять рукопись с оговорками и телеграфировал Скотту: «ИЗДАЕМ РОМАН ПОД ПЯТНАДЦАТЬ ПРОЦЕНТОВ И АВАНС ПРИ ЖЕЛАНИИ. САТИРУ ТОЖЕ ЕСЛИ НЕТ ВОЗРАЖЕНИЙ КРОМЕ ФИНАНСОВЫХ». Озабоченность Перкинса соответствием произведений Хемингуэя требованиям закона будет возникать почти каждый раз с появлением новой книги, которую Эрнест передавал в «Скрибнерс». Однако легендарный редактор не изменял и не позволял менять ни слова в произведениях Хемингуэя. Таково было предварительное условие Эрнеста, жесткое и суровое правило, которое он впервые предъявил, отдавая Ливрайту сборник рассказов «В наше время». (Единственные правки, которые он будет допускать, – это исправление орфографических и пунктуационных ошибок, что, как он знал, ему не поддавалось.) Работа Макса в основном заключалась в том, чтобы помогать автору. Это были чрезвычайно сложные обязанности: Максу нужно было подбирать время для публикации книги, подталкивать Хемингуэя к одним проектам и отговаривать от других и, главное, давать личный совет только при определенных обстоятельствах, и притом с большой деликатностью и тактом. Но первейшей обязанностью Перкинса, с его точки зрения, было обеспечить законность всего, что Хемингуэй предлагал в «Скрибнерс», то есть произведение не должно было никого дискредитировать или клеветать на кого-либо и не должно подпадать под цензуру по причине непристойности. Последнее станет живейшим вопросом, относительно которого Макс и Эрнест будут вести ритуальные сражения. Вопрос был не тривиальный, поскольку важным аспектом хемингуэевского модернизма – как и джойсовского, и других – была неоходимость затрагивать грубые и малоприятные предметы, как аборты и развод; при этом должны были соблюдаться требования модернистского подхода и свободы слова. И ссоры из-за одного известного бранного слова были серьезными. Однако Перкинс никогда себе не позволял делать построчное редактирование произведений Эрнеста. Работа Макса как редактора Томаса Вулфа была совсем иной; отчасти гений его заключался именно в том, что он знал, что от него требуется каждому писателю.
И Макс Перкинс знал, когда следует промолчать насчет юридических соображений, если прежде всего нужно было обхаживать автора. Следом за телеграммой с согласием издавать «Воды» он отправил 11 января еще одну (опять же, Скотту, а не Эрнесту): «АБСОЛЮТНАЯ УВЕРЕННОСТЬ. ХОТИМ ИЗДАВАТЬ ЕГО». Когда Фицджеральд дал Максу знать, что у Хемингуэя есть и другие предложения, он основывался не на каком-то блефе Эрнеста. Первую ночь после возвращения в США Эрнест, «слегка подвыпивший», раздумывал, идти ли ему в «Скрибнерс» или принять другое предложение. «Харкорт и Брейс» ясно дали понять, что хотят заключить договор с Хемингуэем по совету одного из своих авторов, Луиса Бромфилда.
Однако Эрнест засомневался после того, как Фицджеральд порекомендовал ему Перкинса, а также из-за писем самого Перкинса, которые он получил прошедшей зимой. На второй день пребывания в Нью-Йорке Эрнест подписал договор со «Скрибнерс» и получил аванс полторы тысячи долларов за «Вешние воды» и «И восходит солнце» в размере 15 % от авторских. (В промежутке Макс, видимо, прочитал «Воды».) Фицджеральд продолжал хлопотать даже после того, как Хемингуэй подписал договор. Он сказал Максу, что Эрнест «капризный в деле» – следствие общения с «фиктивными издателями» в США (единственный человек, к которому могли относиться эти слова, это редактор «Дабл дилер», с кем Эрнест имел дело еще в 1922 году). Фицджеральд убедил Макса «получить подписанный договор» на «И восходит солнце». Письмо Скотта разошлось с письмом Макса, в котором тот благодарил его за помощь в переговорах.
Фицджеральд постоянно обрабатывал Перкинса со всех сторон, так сказать. Даже после того, как Эрнест подписал договор со «Скрибнерс», Скотт убеждал Макса разместить один из рассказов Хемингуэя в «Скрибнерс мэгэзин». Скотт уже отправил редактору «Пятьдесят тысяч» Эрнеста и сообщил, что «к [его] ужасу» (Скотт считал обязанностью автора брать высокие гонорары за журнальные публикации) Эрнест продал рассказ одному парижскому журналу, претендующему на «тонкий вкус» («Квартер»), за сорок долларов. К этому времени Фицджеральд, похоже, стал играть уже роль агента автора.
Через несколько месяцев «Скрибнерс мэгэзин» отклонит «Пятьдесят тысяч», потому что рассказ был слишком длинным, а Эрнест не смог или не захотел его сокращать. Чтобы доставить Эрнесту радость, как советовал Скотт, журнал решил подумать насчет «Альпийской идиллии». В рассказе крестьянин хранит замерзшее тело умершей жены всю зиму в сарае и подвешивает фонарь на ее раскрытую челюсть, когда работает в сарае. Журнал решил, что не сможет опубликовать рассказ. Редактор «Скрибнерс» Роберт Бриджес утверждал, что он «слишком страшный, как и некоторые рассказы Чехова и Горького». В конце концов «Скрибнерс» опубликует «Убийц» Хемингуэя, несколько позже в том же году, но, впрочем, заплатит автору всего двести долларов. (Если бы Скотт узнал об этой сумме, он бы ее не одобрил.) Так начались долгие отношения Хемингуэя с журналом. Через несколько лет «Скрибнерс мэгэзин» заплатит Хемингуэю самый высокий гонорар в своей истории – 16 000 долларов за право публикации по частям романа «Прощай, оружие!». (В итоге они больше не могли позволить себе сотрудничество, несмотря на то, что Хемингуэй был одним из самых продаваемых авторов издательства.)
Скотт между тем еще не сыграл полностью свою роль в становлении карьеры Эрнеста. Если Перкинс и отказался редактровать произведения Хемингуэя, то это делал Скотт – и последствия, бесспорно, вышли противоречивыми.
* * *
Эрнест вернулся из Нью-Йорка в середине февраля. Потом он драматически опишет дорогу в Париж и возвращение в Шрунс. Мы не знаем, как долго он задержался в Париже, где увиделся с «девушкой, в которую влюбился». Мы знаем только то, что он не сел на первый же поезд, или на второй, или третий, но только на тот, что шел после него. Уехать сразу же ему помешало «ужасное раскаяние», он мог утешиться только рядом с Полин и пробыть с ней достаточно долго, чтобы их любовь смыла все плохое, наносное. Позже он напишет драматический (хотя и неуклюжий) эпилог о том, как его поезд прибывает в Шрунс: «Когда поезд замедлил ход у штабеля бревен на станции и я снова увидел свою жену у самых путей, я подумал, что лучше мне было умереть, чем любить кого-то другого, кроме нее» («Праздник, который всегда с тобой»). [Перевод М. Брук, Л. Петрова и Ф. Розенталь. – Прим. пер.]
Глава 11
К тому времени, когда Эрнест воссоединился с Хэдли и Бамби в Шрунсе, он был измучен сложностями, вызванными любовью к двум женщинам сразу. Его сбивало с толку чувство преданности и той, и другой женщине, едва ли не больше, чем необходимость лгать им обеим: он не успевал убедить себя в очаровании одной, как другая уже соблазняла его. Должно быть, он испытал облегчение, когда в конце марта к нему приехали Дос Пассос и Мерфи. В Шрунсе уже несколько дней не было свежего снега, поэтому компания села на поезд и проехала дальше, остановившись в Гашурне, где в последний раз Хемингуэи были в Рождество вместе с Полин. Эрнест с увлечением учил всех ходить на лыжах, и его внимание любезно принималось. У Дос Пассоса было настолько плохое зрение, что он мог только съезжать прямо с холма и присаживался, если перед ним появлялись неясные очертания дерева. Джеральд, который ездил на лыжах еще подростком в Адирондаке, старательно практиковал повороты на параллельных лыжах и повороты «телемарк». Впервые спустившись с горы – с самой большой высоты, чем когда-нибудь прежде, – Джеральд ликовал
[30], достигнув долины. Эрнест ждал его внизу и спросил, страшно ли ему было. Джеральд ответил да, и Эрнест сказал, что решил: храбрость – это умение сохранять достоинство перед лицом опасности. Дос Пассос, запомнивший Шрунс как «последнее невероятно хорошее время», которое они провели все вместе, рассказывал, что они так сильно смеялись за едой, что приходилось прикладывать усилия, чтобы остановиться хоть ненамного и поесть (обычно «громадное количество форели»), и еще они пили много горячего кирша и спали «как сони» под большими перинами. Когда праздники закончились, «они стали как братья и сестры». С грустью Дос прибавил: «Был настоящий шок, когда через несколько месяцев я узнал, что Эрнест бросил Хэдли».
