Мы обнялись, поцеловались. Катя сказала, что квартиру ей помог найти все тот же Матвей. Она не могла оставаться там, где они жили с Олей, там все напоминало о прежней жизни (признаться честно, я так и не поняла, что там могло о чем-то напоминать). Матвей — вот уж друг так друг — помог ей деньгами, поговорил с кем надо, чтобы ее снова взяли на фабрику. А самая хорошая новость — несмотря на то что с ней произошло, у нее оставался шанс родить детей.
Мы засиделись у Кати допоздна. Было уже темно, и, к удивлению обеих, я вызвала такси.
— Мама работает у крутого человека. — Оля улыбнулась — с гордостью, как мне показалось. — Так что не бедствуем.
— Да уж, вижу. — Катя кивнула на продукты, которые мы привезли. — Спасибо, что не забыли меня. И за гостинцы спасибо.
Оля сказала, что через пару дней они встретятся на фабрике, и на этом мы распрощались.
Вернулись на Цветной бульвар. Снова я долго не могла уснуть, все ворочалась. Вроде и кровать нормальная, но сна не было. Оле пару раз кто-то звонил, и она выходила на кухню с телефоном. Первый раз ее не было почти полчаса, второй раз — минут десять.
— Нет, не могу я здесь уснуть. Надо было ехать к себе.
— Мам, — она включила лампу и присела ко мне на кровать, — слушай, только что звонила Валя, она в Питере. А ты знаешь, где сейчас твой Караваев?
— Понятия не имею. Сказал, что уедет по делам.
— Мам, они там вместе. Твой Караваев и Валя.
Я поднялась, села.
— Как это? Когда он успел?
— Ничего не знаю, но они там вместе. Вроде бы встретились случайно прямо на Невском проспекте, представляешь?
— Хочешь сказать, это судьба?
— А как иначе? Ты только представь: она летит в Питер, он чуть ли не следом за ней — и вот они встречаются.
— А может, они знакомы? — Я чуть не проговорилась.
— Да нет же. Валя сказала, что встретила на улице какого-то человека, а тот представился Караваевым, тем самым, у которого ты, мама, работаешь. Может, ты скажешь, наконец, зачем тебе Валя и почему у тебя такие испуганные глаза?
— Все, что надо было, я уже сказала, — отрезала я.
В такие вот минуты я сама уже точно не помнила, что именно ей известно. Иногда я ловила себя на том, что говорю с ней так, как будто она в курсе моего плана.
— Но ты ничего мне не сказала!
— Ладно, думаю, теперь можно, раз вы стали подругами. Надеюсь, теперь, когда ты все узнаешь, сама поймешь, как вести себя с ней.
— Все, заинтриговала.
— У Караваева был сын-наркоман, — начала я.
Оля слушала внимательно, не перебивала, спросила только, когда я дошла до конца караваевской истории:
— Хочешь сказать, что она приняла его за бомжа?
— Вот именно. Поэтому я и удивилась, что там, в Питере, как ты говоришь, она его не узнала.
— Конечно, не узнала, иначе сказала бы. Что скрывать?
— Слушай дальше. В благодарность за то, что она ему помогла, он составил на нее завещание.
— Ничего себе! Все ей одной?
— В том-то и дело!
— Подожди. А я здесь при чем?
— К сожалению, ни при чем. Поэтому я и хотела, чтобы ты была, как бы это выразиться, при чем, точнее при ком. При Валентине. Я подумала, что, если вы действительно подружитесь, она не оставит тебя, когда внезапно разбогатеет.
— Мам, но с какой стати она станет мне помогать? Я же ей никто!
— Но ты же ей помогла с деньгами на поездку? Так почему бы и ей не помочь тебе?
— Ерунда какая-то. Она получит свое наследство, и все, только ее и знали! Ты что, не знаешь, как деньги портят людей?
— Но ты же сама говорила, что Валя — душевный, мягкий человек.
— Да и я вроде не самая черствая, и ты тоже. А теперь скажи: если бы ты разбогатела, с кем бы ты поделилась?
— С Матвеем, — не раздумывая, ответила я. — Купила бы ему квартиру в центре.
— Матвей нас, можно сказать, спас. А что такого особенного я сделала для Валентины? И потом, мама, не забывай, Караваев жив и здоров. Как-то рано ты его похоронила.
— Он был тогда болен, сильно. Не мог ходить, его же дружки сына так отметелили…
Мы говорили, а меня чем дальше, тем больше жег стыд. Все, казалось бы, делала правильно, все для нее, а она теперь смотрит на меня как на преступницу.
— Но я думала, что поступаю правильно, — промычала я уже сквозь подступающие слезы. — Ладно, давай спать. Не хочешь, не дружи с ней, раз тебе это так неприятно. Ты права, глупый план. Все, спокойной ночи.
Я легла, отвернулась к стене, закрыла глаза. По щекам текли слезы. Вот за что мне все это?
Валентина
Графиня Лопухина, насаженная на невидимую опору, наряженная в бледно-розовое шелковое платье с накидкой из тонкого кружева, была помещена под большой прозрачный колпак и задвинута в угол. Сам этот угол, как в музее, был огорожен малиновыми бархатными лентами. Словом, подойти так близко, чтобы разглядеть ее тщательно загримированное лицо с гроздьями блестящих темных локонов, было почти невозможно.
Приближаясь к салону, я почувствовала дрожь. Справиться с волнением не получалось.
Зал был полон посетителей. Сейчас все ходили главным образом вдоль кронштейнов с нарядами. Прикасаться ко всему здесь было позволено только в прозрачных перчатках. Розовая, в бантиках, картонная коробка с этими перчатками стояла на круглом столике прямо у входа, и опытные посетительницы тотчас выуживали их и кокетливо надевали, словно это были самые настоящие бальные кружевные перчатки.
Помимо любопытных молоденьких девушек, которым было явно не по карману оплачивать прокат дорогих платьев, корсетов и даже старинных ночных рубашек с кружевами ручной работы, в салоне было несколько дам постарше. Эти, едва войдя, тотчас принимали вид аристократок из старого кино и в одночасье менялись — становились более подтянутыми, даже более женственными. Смешно, что все как одна делали вид, будто здешние цены их нисколько не пугают.
Аню я увидела почти сразу и от страха спряталась за какую-то даму.
Она похорошела, похудела. На ней были голубые джинсы и белая батистовая блузка. Длинные, цвета молодого льна, волосы, загорелое лицо. В ту минуту, когда я ее увидела, она помогала одной клиентке снять парчовое золотое платье.
В какой-то момент она стрельнула глазами в сторону входной двери, наверное, хотела оценить, кого среди посетительниц больше — потенциальных клиенток или просто любопытных. Заметила меня, махнула рукой, мол, давай, присоединяйся. Я подбежала к ней, ободренная, мы бегло поцеловались.
— Помогай! — весело сказала она, показывая еще на одну даму, которая вышла из примерочной. За дамой волочился шлейф черного бархатного платья.
