– Потому что ты всегда этого хотела.
Марина подошла к ней сзади, обняла за талию, уткнулась лицом куда-то между лопаток и шепнула:
– Поезжай, Кира. И не беспокойся за меня, со мной все будет хорошо, обещаю.
И Кира хмыкнула – Марина невольно почти в точности повторила слова Виталика. Удивительно, как это они все словно сговорились облегчить ей это предательство.
С того дня Марина честно отрабатывала выбранную роль. Прошла собеседование у Шувалова – того, кажется, и впрямь впечатлили ее идеи, и он взял ее к себе художником-оформителем. С явным энтузиазмом взялась за работу, подробно рассказывала Кире о своих задумках, о том, как продвигается проект. Не пыталась связаться со старой компанией, и те вроде бы тоже ее не беспокоили. Жмур, видимо, все же впечатлился тогда Кириной речью и пустил слух, что к Марине лучше не приближаться, не то эта ее сумасшедшая подружка на куски порвет. По вечерам Марина увлеченно строчила что-то на старенькой швейной машинке или чертила эскизы для Шувалова. В общем, держалась так, будто ничего особенного не происходит. И Кире отчего-то от этого становилось еще тяжелее.
В последнюю ночь перед ее отъездом они обе не спали. Марина то вскакивала, бежала в сотый раз проверять, все ли вещи собраны. То, словно обессилев, опускалась на диван, роняла руки и отрешенно смотрела куда-то в пустоту.
За окном брезжил уже ранний августовский рассвет, розовела полоска света на горизонте. С минуты на минуту должно было подъехать такси.
– В аэропорт со мной не езжай, – попросила Кира. – Здесь попрощаемся.
– Не поеду, – кивнула Марина. – Ненавижу аэропорты.
За окном засигналило такси. Марина тут же оторвалась от нее, заметалась, кинулась к корзине, в которой горой лежало ее шитье, и вдруг вытащила из-под вороха тканей куклу. Самодельную, сшитую из какой-то мягкой светло-розовой ткани, наряженную в странное мешковатое платье, очень похожее на то, что было на Марине в тот день, когда они познакомились. Волосы у куклы были нитяные, торчали в разные стороны, а с розового лица смотрели круглые прозрачные пуговичные глаза.
Так вот, значит, что Марина все это время шила по вечерам.
Метнувшись к Кире, та сунула куклу ей в руки:
– Вот, это тебе. Возьми с собой. Хоть ее…
– Марина, ну что… – начала в отчаянии Кира, и та быстро перебила ее:
– Все-все, держи. И уезжай. Уезжай уже ради бога, такси вон сигналит. Сейчас соседей всех перебудит.
Марина в последний раз порывисто обняла Киру и быстро вытолкала ее за порог. Кира успела только в последнюю секунду подхватить с полу чемодан, как обитая стареньким вытертым дерматином дверь уже захлопнулась за ней. Кира привалилась к ней спиной и несколько минут просто стояла так, пытаясь отдышаться и найти в себе силы сделать шаг. Затем дернула молнию на висевшей через плечо сумке, аккуратно усадила в нее тряпичную куклу и, поудобнее перехватив чемодан, медленно пошла вниз по лестнице.
1992. Таня
В квартире кисло пахло блинным тестом. Все поверхности в кухне были заставлены грязной посудой. Таня притащила из комнаты очередную стопку тарелок, огляделась по сторонам, раздумывая, куда бы ее пристроить, и, не найдя лучшего места, опустила посуду на подоконник. В прихожей прощались последние гости. Таня слышала, как старуха-соседка проскрипела:
– Еще раз прими мои соболезнования, Верочка.
А мать в ответ жалобно протянула:
– Ох, теть Том, и не знаю, как же мы будем без папы.
Таня поморщилась. Мать при жизни деда вовсе не баловала того своим вниманием. Забегала хорошо если раз в месяц. Старик, впрочем, не жаловался, только пыхал своей вечной папиросой и бормотал:
– Да что ж. Вы молодые, занятые, у вас своя жизнь…
На Таню, после школы окончательно переселившуюся к деду, это «молодые, занятые», конечно, не распространялось.
Сейчас Таня отошла к раковине, включила воду, чтобы не слышать голосов из прихожей, и принялась старательно мыть тарелки. В голове стучало только одно: «Вот сейчас все разойдутся – и спать, спать»… Последние дни, когда дед был совсем уже плох, она почти не спала, а потому сейчас находилась в каком-то полусомнамбулическом состоянии. Это, наверное, было и к лучшему, – навалившееся на Таню оцепенение притупило все чувства, и она почти не ощущала боли. Знала, это придет позже. Обязательно придет, будет обухом шарашить по голове каждый раз, когда она будет натыкаться в квартире на дедовы вещи или когда зазвонит телефон и голос в трубке попросит позвать Якова Андреевича, а ей придется как-то выдавить из себя:
– Он умер.
Сейчас же Таня ощущала лишь странную пустоту и свинцовую усталость, от которой подгибались колени.
Дед слег в последние дни зимы. Как-то утром Таня привычно собиралась на швейную фабрику, куда поступила после окончания своего текстильного отделения. Именно там, в отделе «Ткани», она и проводила теперь пять дней в неделю. Сочиняла какие-то узоры – зайцев и мишек для детского текстиля, полосы и клетки – для взрослого, цветы и листья – для отделочных тканей. А вернее сказать, тупо просиживала штаны – фабрика медленно загибалась, выпускала полторы вещи в месяц, и все любовно придуманные Танины узоры сразу же отправлялись в архив, до лучших времен. Зарплата была копеечная, такая, что по новым временам на нее едва можно было купить палку финской салями химически-алого цвета. Да и эти жалкие гроши постоянно задерживали, выплачивая от случая к случаю. Если б не дедовская военная пенсия и не переводы, которые Таня брала в недавно открывшемся по соседству издательстве на подработку, непонятно было, как бы они с дедом протянули. Таня все чаще задумывалась о том, что надо бы уйти к чертовой матери с этой дурацкой фабрики и полностью посвятить себя переводам, раз уж так вышло, что за это хоть что-то платят, но что-то мешало ей это сделать. Может, некое смутное ощущение, что эти ее нарисованные зайцы и мишки были последним, что хоть как-то имело отношение к миру искусства, к которому она всегда хотела принадлежать.
Так или иначе Таня продолжала каждое утро исправно ездить на фабрику. Вот и в тот день она привычно надевала шапочку перед зеркалом и застегивала пальто, сетуя про себя, что запахнуть его становится все труднее – надо на какую-нибудь диету сесть, что ли. Дед, уже позавтракавший, сидел в кресле со своей обычной беломориной и разворачивал утреннюю газету. А потом вдруг как-то сухо крякнул – и папироса, вывалившись из пальцев, шлепнулась на ковер.
– Дедуль, ты чего там? – окликнула Таня из прихожей.
Принюхалась, уловив в воздухе запах горящей синтетики, бросилась в комнату и увидела, что дед как-то неловко сгорбился, скособочился в кресле, очки съехали по мясистому носу вниз, а возле кресла тлеет занявшийся от папиросы палас.
Охнув, Таня быстро затоптала занимающийся огонь и тут же схватила телефонную трубку.
– Ну а что вы хотите, моя дорогая? – сказала Тане хмурая врачиха из поликлиники. – Семьдесят пятый год да плюс контузия. Это естественный процесс, ничего не поделаешь. Микроинсульт, видимо, усугубил ситуацию, а в целом…
