Мы вроде бы в тот момент были уже взрослыми и такие понятия, как «олимпиада», для нас остались далеко в прошлом.
– Да нет вроде, для студентов, – пояснила Танька. – Вернее, для молодежи, ограничение по возрасту – до 25 лет. Представляешь, всего год нам осталось побыть молодежью, – она невесело рассмеялась.
– Таак, – заинтересованно протянула я и стала листать бумаги. – И что нужно сделать?
– Да как обычно, пройти какой-то тест, отправить результаты. Если пройдешь первый тур, потом явиться на очное тестирование. После него собеседование…
– А потом? – не отставала я.
– А потом сто победителей отправятся в Штаты, на двухгодичное обучение… Слушай, я забыла чему. Основам телевидения, что ли, или продюсерскому делу.
– Танька, так это же отлично! – воодушевленно объявила я. – Это именно то, что нам нужно!
– Что нам нужно? – непонимающе вскинула на меня глаза Танька.
– Перемены! – решительно заявила я. – Путешествие! Новая жизнь.
И не давая ошалевшей Таньке опомнится, сунула ей на колени стопку бумаг, вложила в пальцы ручку и строго приказала:
– Ну-ка начинай проходить тест. Давай-давай, не отлынивай! И смотри ошибок не наделай.
И Танька, привыкшая подчиняться чужой воле, пожала плечами, но начала старательно выводить буквы на бланке.
Честно сказать, я ни одной минуты не верила в то, что эта затея с олимпиадой состоится. Стоял девяносто второй год, конторы разнообразных мошенников, аферистов, жуликов всех мастей появлялись в Москве как грибы после дождя. И все, разумеется, сулили доверчивым постсоветским гражданам золотые горы при минимальных вложениях. Однако Таньку нужно было чем-то отвлечь, направить на последнем издыхании тлевшую в ней энергию в новое русло. И я посчитала, что, поскольку первый этап олимпиады не требовал от нас никаких денежных вливаний, мы вполне могли им заняться. А дальше… Ну а дальше уже будет видно.
Я взглянула на Таньку. Та, склонив голову над бумагами, усердно царапала что-то ручкой. До чего же она сейчас была похожа на себя прежнюю, мою тихую старательную одноклассницу, мечтавшую о большой сцене.
Я, вздохнув, снова отошла к окну. Рыжий кот уже покинул свой наблюдательный пост, и на карнизе теперь сидела крупная черная ворона.
* * *
Таня улетала из Москвы ранней весной. Позади были два тура олимпиады, собеседование, оформление документов. Все это до сих пор казалось ей странной авантюрной затеей, устроенной подругой Владой для того, чтобы хоть как-то вытащить ее из навалившейся после смерти деда апатии. Однако Кира, лучше всех из них разбиравшаяся в деловых вопросах, внимательно изучив выданные Тане бумаги, решительно кивнула и привычно поцеловала Таню в висок.
– Повезло тебе, Танюха, – вынесла вердикт она. – В документах все верно, в рабство тебя никто не продает. Что ж, поздравляю, мисс студентка Нью-Йоркской академии киноискусства. Факультет продюсирования ждет тебя.
– Студентка… – протянула Таня. – Это все глупость какая-то. Ну какой из меня продюсер?
– Ну а что, ты же всегда мечтала быть причастной к миру искусства, – возразила Кира. – Ну так и вот, может, отхватишь себе какого-нибудь перспективного балеруна, будешь заниматься его карьерой, продвигать, оборонять от наглых поклонниц. И млеть, – ухмыльнувшись, она ткнула Таню локтем в бок.
Вот как-то так вся эта сумасшедшая авантюра и стала реальностью.
Уезжать было… нет, не то чтобы страшно. Просто как-то невыносимо тоскливо. Таня бы, наверное, и не уехала, если бы здесь, на родине, хоть что-то ее держало. Но цепляться было не за что. Не за фабрику же, в самом деле. Не за свои унылые переводы, позволявшие хоть как-то сводить концы с концами. Единственное, что оставалось тут дорогого, это занесенная снегом свежая могила на кладбище, где Таня побывала за два дня до отъезда. Постояла у металлической оградки с завитушками, посмотрела на холмик земли, из которого торчал временный крест. Подумала еще, что летом непременно надо будет вернуться, договориться об установке памятника – на мать в этом вопросе рассчитывать не приходилось.
Прощай, милый дед, Яков Андреевич. Где-то ты там сейчас? Думаешь ли обо мне, видишь ли со своего облака любимую внучку, свою чегравку? Грозишь ли узловатым пальцем – и куда это тебя понесло, сумасшедшую?
Вернувшись с кладбища, Таня впервые за последние месяцы позвонила матери. И, выслушав в трубке сосредоточенное сопение младшего братца, попросила:
– Привет. Позови… Позови Веру Яковлевну.
Слышно было, как мальчишка повозился у аппарата, помчался, топоча ногами, по коридору, свалился где-то на полпути, должно быть зацепившись ногой за провод, и заревел басом.
– Что? Что случилось? – всполошилась где-то на другом конце города невидимая мать.
– Я упааал, – выл Женька. – Я бежааал. А тебя к телефону.
– Ох, господи! – всполошилась Вера. – Ну что ж такое-то, покоя мне нет! Миша, где ты? Иди уйми его.
По коридору процокали каблуки, в трубке зашелестело, и голос матери раздраженно буркнул:
– Да?
– Привет! – поздоровалась Таня.
– Здравствуй, – неуверенно произнесла Вера, выдержав паузу. – Что-то случилось?
– Да в общем, нет. Просто хотела сказать, что я уезжаю.
– С чего это ты решила сообщать мне о своих перемещениях? – съехидничала мать. – От тебя сколько месяцев ни слуху ни духу.
Таня промолчала, не зная, стоит ли объяснять матери, что она уезжает надолго, возможно, навсегда.
– Послушай, если у тебя дело какое есть, говори быстрее. У меня котлеты на кухне горят, – прервала ее размышления мать.
– Да нет, в общем, никаких дел нет. До свидания… мама, – через силу выдавила из себя Таня.
– Пока. Счастливо съездить, – с заметным облегчением бросила трубку Вера.
Как ни странно, Таня не почувствовала ни боли, ни разочарования. Вероятно, все выгорело еще тогда, в день похорон деда. Зачем звонила? Да, наверное, чтобы соблюсти все положенные случаю реверансы…
Что ж, теперь стало окончательно ясно, что оставаться в Москве ей незачем, не для кого.
В аэропорту было шумно, суетливо. Таня никогда еще не летала международными рейсами, поначалу растерялась, запаниковала. Но потом взяла себя в руки, нашла нужную стойку, затаила дыхание, когда усатый сотрудник паспортного контроля принялся внимательно изучать ее новенький загранпаспорт, и только тут поняла, что, оказывается, ждет отъезда. Мечтает вырваться отсюда, из этого чавкающего, жадного, не желающего отпускать свою жертву болота, в которое превратилась ее жизнь. Усатый перепроверил что-то, шлепнул печать и просунул Тане паспорт в щель под застекленным окошком.
Таня прошла через автоматические воротца и на ходу бросила взгляд в большое, от пола до потолка, окно. За стеклом сыпался мокрый снег. Мимо здания аэропорта медленно катилась тележка со сваленными на нее чемоданами. Таня узнала свой – старенький, еще дедовский, с кривой черной заплаткой на боку, которую, попыхивая папиросой, ставил когда-то Яков Андреевич. В этот вот тертый, старомодный чемодан и уместилась вся ее здешняя жизнь. Впереди же лежала жизнь новая, пока совсем непонятная, но, возможно – ну а вдруг? – чуть более счастливая.
