– Милый, ты что, актер? – с интересом спросила Эванса размалеванная девица.
Того это, кажется, распалило еще больше. Девчонке, прикинула Таня, на вид было лет двадцать, не больше. Неудивительно, что она не знала Брендона в лицо, в тот момент, когда он был на пике карьеры, эта, должно быть, еще в куклы играла. Однако Эванс от ее слов разом помрачнел и пробормотал, нетвердо выговаривая слова:
– Яаа?.. Дааа, служитель муз… Эй, бармен, еще по одной. За искусство!
– Брендон, – подступила к нему Таня. – Не нужно, пожалуйста. Поехали домой, я прошу тебя. Еще можно все поправить, но если ты не явишься на площадку и завтра…
– Это что, твоя жена? – округлив глаза, испуганно спросила девица.
– Эта? – хохотнул Брендон, вынырнув носом из ее декольте. – Да ты посмотри на нее! Это же свинья на ножках. Да я бы в страшном сне на такой не женился. И ладно бы только жирная, ее же выносить невозможно. Командует, давит, все ей не так. Хотя, знаешь, я вот все думаю, может, она оттого так и бесится, что я до сих пор ее не трахнул? Я же кумир ее юности, влажная ночная фантазия. Уверен, стоит мне только свистнуть, и она тут же ноги раздвинет. Что, Таня, скажешь, нет? Обидно, что я все никак не свистну? А я не свистну. Алло, да ты себя в зеркале видела?
Таня почувствовала, как в лицо ей бросилась кровь. Брендонова девица посмотрела на нее, кажется, даже с сочувствием и буркнула:
– Зачем ты так?
Таня же все никак не могла сдвинуться с места. Брендон смотрел на нее мутными глазами и улыбался – с этаким мальчишеским вызовом, мол, ну и что ты мне сделаешь? И Таня вдруг почувствовала, что устала, ужасно устала, не в силах больше ни спорить с ним, ни уговаривать, ни проявлять чудеса выдержки. Кажется, Брендону в этот раз все же удалось задеть ее слишком сильно. С ним и раньше случалось такое – он как будто бы вдруг ни с того ни с сего примерял на себя маску полнейшего засранца и прикладывал все силы, чтобы в исполнении этой роли превзойти самого себя. Наверное, это было оборотной стороной его обаяния. А может, он все это время подспудно так боялся, что и Таня, последний остававшийся с ним рядом человек, тоже от него отвернется, что сам провоцировал ее, вынуждая сделать это быстрее. И на этот раз, кажется, ему это удалось.
Таня не могла себе признаться, что больнее всего ее зацепило то, что Брендон в чем-то был прав. Она ведь и в самом деле, наверное, испытывала к нему какие-то чувства. А их невозможно было не испытать – ведь он умел быть таким обаятельным, таким предупредительным и чутким. Отлично знал, на какие кнопки давить, чтобы лишить человека воли. К тому же в памяти ее еще жив был образ кружащегося в танце прекрасного юноши с пшеничными волосами…
Наконец, собравшись с силами, Таня, так ничего и не ответив, развернулась и медленно пошла к выходу из бара. Брендон, кажется, еще орал что-то ей в спину, провоцировал, как обычно, но она не оборачивалась. Кое-как доехала до дома, отключила телефон, залезла в ванну и долго лежала в душистой пене. Нужно было все обдумать, решить, что она будет делать дальше, когда расторгнет контракт с Эвансом. Но сейчас на это тоже не было сил, и Таня сказала себе, что этим вечером не станет ни о чем переживать, просто отдохнет. А утром будет видно.
В дверь зазвонили в три часа ночи. И не просто зазвонили, сразу и забарабанили кулаком, застучали ногой. Таня подскочила с постели, на бегу накидывая халат, бросилась к двери. Господи, что случилось-то? Пожар? Ограбили кого-то?
Быстро щелкнув замком, она распахнула дверь, и с порога на нее чуть не рухнул Брендон. Бледный едва не до синевы, со страшными черными кругами под глазами, со слишком ярким на белом лице, алым, как кровоточащая рана, ртом.
– Ты меня бросила! – заявил он, пьяно покачиваясь. – Бросила…
– Бросила, – кивнула Таня и холодно посмотрела на него.
– Почему? – спросил он обиженно, как ребенок.
– А мне надоело, – невозмутимо отозвалась Таня. – Хватит, Брендон. Ты большой мальчик, разбирайся со своей жизнью сам.
Тане очень хотелось сейчас быть непримиримой, жестокой, собственные злые слова приятно отзывались в груди. И в то же время она чувствовала, как где-то внутри уже поднимается волна этой проклятой жалости, сочувствия, заботы. Вот он, ее гребаный крест, стоит тут, смотрит на нее этими своими честными синими глазами, как заплутавший мальчишка, запускает пятерню в волосы и в растерянности теребит отросшие пшеничные завитки. Ну как его выставить, такого?
«Нет, к черту!» – резко одернула себя Таня. Ей, в конце концов, работать нужно, она здесь, в этой стране, всегда будет человеком второго сорта, вонючей эмигранткой, а значит, разнюниваться и действовать непрактично права у нее нет. Нужно строить карьеру, зарабатывать себе имя, да и деньги тоже – никто ей тут не поможет, случись чего. А с Эвансом – уже ясно – ничего не выйдет. Только время и силы потеряешь, он же все равно потом все испортит. И еще неизвестно, не загремит ли сама Таня в клинику с неврозом, если продолжит тесное общение с этим некогда пленившим ее с экрана чудесным юношей.
– Всем, в конце концов, надоедает, – как-то отчаянно произнес меж тем Брендон и, отодвинув Таню плечом, ввалился в квартиру. – Все бросают, – добавил он, обернувшись к ней через плечо, а затем признался покаянно: – Ну да, я ублюдок.
– Никто не спорит, – дернула плечами Таня.
Брендон нетвердо шагнул вперед и вдруг оступился, запнулся ногой о брошенные в прихожей Танины сандалии и, нелепо взмахнув руками, стал заваливаться на сторону. Таня быстро подскочила к нему, подхватила, но удержать не смогла – вместе с Эвансом тяжело осела на пол, хоть как-то смягчив падение. Ну и как его было выгнать, такого? Еще голову на улице разобьет.
«Только на эту ночь, пока не протрезвеет», – пообещала она себе.
Осторожно отодвинула от себя цеплявшиеся за ее руки Брендона и сказала строго, но ласково, как ребенку:
– Так, сиди здесь, я сейчас принесу воды. А потом попробуем тебя поднять. Хорошо?
Эванс посмотрел на нее мутно и кивнул. Таня поднялась с пола, прошествовала в кухню, плеснула из фильтра воды в стакан. А вернувшись в прихожую, увидела, что Брендон сидит, привалившись спиной к стене и свесив руки между коленями.
– На, выпей, – она опустилась перед ним на корточки и протянула стакан.
Брендон взглянул на нее, почему-то скривился вдруг и заговорил, глядя поверх Таниной головы:
– Ты думаешь, я с жиру бешусь, да? Сволочь голливудская, не знает, куда деньги девать…
– Брендон, выпей воды, – настойчиво повторила Таня, но тот не слушал.
– Сегодня должны были снимать ту сцену – ну ты помнишь, где этот сраный Дженкинс танцует со своей дочкой вальс на школьном балу, – он вдруг вскинул руки и сжал ладонями лоб.
– И что? – спросила Таня.
До нее как-то не доходило, что в этом событии такого трагического.
– И гребаный Марвин, режиссер этот, стал мне говорить, что я вываливаюсь из кадра. «Двигайтесь поточнее», – так он мне сказал. Мне! Ты понимаешь? Я же… Я же в «Школе балета Эллисона» учился… А этот дебил будет мне объяснять…
