– Какая безвкусица!
– А по-моему, неплохо получилось, – возразила я.
Агата высокомерно обернулась ко мне и закатила глаза, словно желая сказать: «Я и не сомневалась, что такой плебейке, как вы, все понравится». Сказать по правде, я терпеть не могла эту высушенную фригидную суку. Однако же Генри она приходилась родной сестрой, и как выяснилось вскоре после свадьбы, выходя замуж за сэра Кавендиша, я тем самым связала себя узами и обязательствами не только с ним, но и со всей высокочтимой семейкой. Сам Генри относился к своим аристократическим обязанностям с иронией и по возможности избегал светских мероприятий. Однако сестру и многочисленных тетушек и дядюшек все же любил и совсем уж пренебрегать традициями не решался. Именно поэтому и мне, как его супруге, приходилось временами появляться на самых важных мероприятиях, одним из которых являлись ежегодные королевские скачки в Аскоте.
Обязанность эта была мне крайне неприятна. За годы брака с Генри я ничуть не стала менее нелюдимой. Самым главным для меня по-прежнему оставалось творчество, голоса, живущие в моей голове. Я все так же временами «выпадала» из оживленного разговора, захваченная не ко времени пришедшей мне идеей, опрометью бросалась к компьютеру, наплевав на приличия, и по нескольку суток не выходила из комнаты в моменты наплыва вдохновения. Генри любил меня достаточно сильно, чтобы мириться с этими причудами и не пытаться меня перевоспитать и сделать более социальным человеком. Он в общем-то и сам не был любителем шумных мероприятий, просто с детства привык подчиняться царившим в семье порядкам. Я же ради него соглашалась время от времени почтить своим присутствием очередное великосветское сборище, а затем пропасть из-под придирчивых взглядов многочисленных тетушек и кузин еще на полгода.
Не желая вступать в споры с Агатой, я поднесла к глазам бинокль и стала разглядывать ряды гостей. Налетевший откуда ни возьмись ветер сорвал с головы одной из дам причудливую шляпку, которыми так славились королевские скачки. Огромная, ярко-розовая, с укрепленными на тулье перьями и фигурками птиц, она так и катилась по рядам, пока какой-то важный джентльмен с седыми баками не поймал ее и не передал обратно владелице. Я невольно рассмеялась и поправила собственную простую черную шляпу, по счастью прочно сидевшую на голове. За что снова удостоилась осуждающего взгляда от Агаты.
– Ненавижу эти чертовы шляпы, – сказала ей я. – Идиотская традиция.
– Вы знали, на что шли, дорогая, – ледяным тоном отозвалась Агата и уткнулась в свой бинокль.
Выходя замуж за Генри, я в общем-то предполагала, что его семья никогда в жизни не примет меня, гнусную узурпаторшу, нахально отхватившую себе жениха, за которого несколько десятилетий бились самые завидные невесты Великобритании. Но это было последним, что волновало меня в те дни. Для меня самой вся эта ситуация была настолько неожиданна – я ведь считала, что дорожу своей свободой, своим одиночеством, что никогда не решусь и не соглашусь связать с кем-то жизнь, что самым приоритетным для меня интересом всегда будет творчество, – и думать о том, что там скажут какие-то замшелые аристократические родственники, у меня просто не было ни времени, ни сил. К тому же, честно признаться, меня в те дни не оставлял страх – что то, что мы с Генри приняли за любовь, окажется всего лишь вполне объяснимым восторгом, охватившим нас в процессе удачного совместного творчества. Мне хорошо было известно, что это такое, как ярко может зажечь понимание того, что вы с этим человеком на одной волне, что мысли ваши идут в одном направлении, а идеи перекликаются. Подобную эйфорию легко было перепутать с влюбленностью. Однако со временем Генри удалось меня убедить, что то, что он испытывает ко мне, является настоящим глубоким сильным чувством.
Когда мы познакомились, Генри было чуть-чуть за пятьдесят. До сих пор он никогда не был женат, и всю свою жизнь посвящал музыке. И теперь, казалось, он купал меня в скопившейся в нем за все эти годы нерастраченной нежности. Мне иногда даже страшно становилось, когда я ловила на себе его взгляд – казалось, на женщину, на жену с таким обожанием не смотрят. Я же со своей стороны относилась к этому внезапно вошедшему в мою жизнь мужчине одновременно и с любовью, и с глубоким уважением и восхищением. Наверное, такова уж была моя природа – по-настоящему острую страсть во мне мог вызвать только человек, в первую очередь завороживший меня своим талантом, творческой энергией, а уж потом покоривший и личными качествами.
Итак, мы с Генри поженились. Однако наш брак никак не походил на стереотипные представления о теплом аристократическом гнездышке. Оба мы часто бывали в разъездах – Генри ездил на гастроли, часто срывался на переговоры с заграничными филармониями, устраивавшими у себя концерты по его произведениям. Я же, в свою очередь, улетала на встречи с издателями, читателями или попросту неделями просиживала в оборудованном для меня в фамильном замке кабинете, воплощая в жизнь очередной посетивший мою больную голову сюжет. Наверное, именно это и спасало нас от раздражения, ощущения несвободы, скованности, которые неминуемо должны были бы разрушить наш союз. Мы же оба фактически оставались вольными птицами, и тем радостнее были для нас встречи, с тем большей охотой мы проводили друг с другом редкие свободные дни. И я внезапно обнаружила, что мне совсем не скучно кататься с Генри на лодке по старому заросшему осокой озеру в его поместье. Смотреть, как напрягаются мышцы на его загорелых держащих весла руках. Шутя сталкивать в отливающую под солнцем зеленью воду его летнюю шляпу и хохотать, и брызгаться водой. И ни на секунду не кривиться презрительно – экая дешевая пасторальная пошлость. И ни разу не пожалеть, что эти вылазки отнимают у меня время, которое можно было бы потратить на новую книгу. Оказалось, что и просыпаться в одной постели, и нежиться в лучах утреннего солнца, проникающих в окно, и потом лениво завтракать на веранде тоже может быть приятно и увлекательно.
В общем, единственным неприятным открытием в первые годы замужней жизни для меня стала необходимость общаться с достопочтенной семьей Кавендиш. Конечно же, никто не проявлял ко мне враждебности открыто. Для этого у чопорных лордов и леди было слишком хорошее воспитание. И все же мне безошибочно давали понять, что я – человек не их круга и что они решительно не понимают, как Генри могла прийти в голову подобная блажь – жениться на какой-то писаке, еще и сомнительного иностранного происхождения.
Сам же Генри на все это только посмеивался, твердил мне:
– Скажи еще спасибо, что я не наследный принц, тогда мне вообще не дали бы на тебе жениться, – и целовал меня в висок.
– Мама, мы купили мороженое! – вдруг раздался за моей спиной звонкий голос.
Я обернулась и увидела, что к нам пробираются Генри и Сандра. Сандра – в подобающем случаю вышитом голубом платье и маленькой аккуратной шляпке возбужденно подпрыгивала на одном месте и тянулась к зажатому у Генри в руке рожку с шариками мороженого.
– Сэнди, детка, будь добра, веди себя, как подобает леди, – сухо одернула ее Агата.
– Хорошо, мэм, – вежливо отозвалась Сандра, сама же незаметно показала тетке язык.
