Я смотрю, как она поднимается на сцену, берет из рук министра награду и окидывает взглядом зал. Безупречная, нездешняя, женщина, которая всегда над толпой. Я много достиг за прошедшие годы, но все мои успехи, все регалии, звание народного артиста, меркнут рядом с ней, и я по-прежнему чувствую себя никому не известным мальчишкой, явившимся покорять ВГИК в надежде когда-нибудь стать актером. Одета она элегантно и дорого, ничего броского, но и от платья ее, и от туфель, и от наброшенной на плечи накидки, и от изумрудного драгоценного ожерелья, охватывающего шею, веет такой роскошью, перед которой хочется склонить голову. И каждый раз, когда я вижу ее, каждый раз, когда в моей груди начинают тесниться беспочвенные сожаления и сетования, я спрашиваю себя: Почему же я так и не смог ей признаться? Почему не был решительнее, настойчивее? Почему не стал бороться за свое чувство? – я напоминаю себе, что, если бы мои юношеские надежды сбылись, если бы она стала моей женой, осталась в России, прошла по жизни со мной бок о бок, она никогда не достигла бы того, что есть у нее сейчас. Нет, я, как это говорится, не пара ей. Она – королева, и путь у нее свой, царственный.
Она говорит что-то, улыбается, кончики тщательно уложенных русых волос касаются подбородка. Грета Гарбо, так ее называли у нас на курсе. Черт, это какой-то гнусный выверт судьбы. Я ведь отлично знаю, что ей, как и мне, в этом году будет пятьдесят. Но время над ней как будто бы не властно. Вот она стоит в лучах софитов, такая же легкая, изящная, юная, исполненная горделивой грации, как и больше тридцати лет назад.
Все свою жизнь я посвятил ей. Интересно, догадывается ли она об этом? Понимает ли, что, где бы я ни был, чем бы ни занимался, я всегда готов был сорваться к ней по первому зову? Разбирать ее запутанные отношения с Болдиным, перепечатывать рукопись ее первого романа, провожать ее в Англию, прилетать на премьеры ее пьес и даже на похороны ее мужа. За тридцать с лишним лет я так и не понял, осознает ли она свою власть надо мной, намеренно ли пользуется ею, придерживая меня, как безотказного друга, к которому всегда можно прийти со своей бедой? Или искренне считает, что моя вечная готовность броситься к ней на выручку – это счастливая случайность, просто так совпадает, что каждый раз, когда я ей нужен, я оказываюсь ничем не занят?
Столько лет любить ее издали, столько лет мучиться сомнениями, проклинать собственную трусость, перебирать в памяти оставшиеся где-то там, в прошлом, моменты, когда я мог, но так и не решился переменить свою – и ее – судьбу. Во время первой нашей встречи в коридорах ВГИКа, в годы ее отношений с Болдиным, в те дни, когда она, оказавшись на распутье, увлеченно писала свой первый роман. В тот августовский день, когда мы сидели с ней на Чистых прудах, в ту осеннюю ночь, когда я остался у нее в доме после похорон ее мужа.
Это мой крест, мое проклятие – вечно перебирать в памяти эти моменты, и гадать, гадать, до боли в висках, до изнеможения, что было бы, если бы я отважился. Если бы признался ей в своих чувствах.
Я сам не понимаю, чего от нее хочу. Ведь я знаю ее лучше всех, знаю, что она – вечная странница, скиталица, что голова ее всегда гораздо больше занята поиском новых идей, новых сюжетов, новых персонажей, чем нами – живыми людьми с нашими скучными живыми проблемами. Я понимаю, что, даже если бы и решился когда-то открыться ей, шанс на то, что она ответила бы мне взаимностью, ничтожен. Она – порождение иного мира, и обыкновенная человеческая жизнь – не для нее. Скорее всего, я своим порывом просто разрушил бы то, что есть между нами и чем я дорожу больше всего на свете. И все же, все же этот так и не сбывшийся разговор продолжает мучить меня, будить в душе сомнения и надежды.
Я уже немолод. Семьи у меня за эти годы так и не появилось – да и не могло появиться, это навесило бы на меня дополнительные обязательства, и я не смог бы уже срываться к той, единственной, кому готов был служить. Конечно, были какие-то женщины. Появлялись и растворялись, никак не задевая ее образ. Бог с ними.
Порой, в такие моменты, как сегодня, я, глядя на нее, особенно остро чувствую горечь. Жизнь, считай, прожита, пройдена, ничего другого уже не будет. Стрелки часов не задержать, не провернуть назад, мне никогда не вернуться в одну из тех точек, где я возможно – возможно! – мог что-то изменить. Так с чем же я в итоге остаюсь? Что было в моей жизни помимо работы, ролей, которым я отдавался без остатка, наград, которыми меня щедро одаривало государство? Лишь безмолвное обожание идеала, поклонение царице, для которой я навсегда останусь лишь верным другом? И даже за это буду благодарен до скончания своих дней?
Церемония заканчивается. Гремит музыка, все поднимаются со своих мест. Сейчас должен будет начаться банкет, на который я, пожалуй, не пойду. К черту! Сколько можно гоняться за ускользающей мечтой? Я ведь давно уже не мальчик, лелеющий в душе золотые иллюзии. То время давно прошло, осталось где-то там, за очередным оборотом стрелок часов. И обратной дороги нет.
Да, домой. Завтра у меня во МХАТе генеральный прогон спектакля, номинированного на «Золотую маску». В конце концов, у меня ведь есть и своя жизнь, своя судьба, и отпущенное мне время уходит, утекает сквозь пальцы, с каждым днем я чувствую это все острей.
В последний раз отыскав глазами ее русый затылок в пестрой толпе приглашенных, я мысленно прощаюсь, разворачиваюсь и иду к выходу.
– Станислав Андреевич, – произносит кто-то за моим левым плечом.
Обернувшись, я вижу восторженные глаза какой-то женщины в сиреневой шелковой блузке.
– Станислав Андреевич, я же верно вас узнала? Вы Терехов?
– Терехов, – киваю я.
– Ой, Люся, Люся, – зовет она, обернувшись назад. – Люся, скорее! Терехов! Ой, вы знаете, мы такие ваши поклонницы. А можно автограф?
Я досадливо морщусь. Откуда они только здесь взялись? Вроде бы мероприятие для своих.
Пока я раздаю автографы и выслушиваю отзывы неожиданно объявившихся здесь моих фанаток о моем Рощине из недавней новой экранизации «Хождения по мукам», леди Влада снова появляется в поле зрения.
Вот она, стоит чуть поодаль, под висящими на стене большими круглыми часами, как живая насмешка над временем, которое стирает в порошок все и всех, над ней же, как ни бьется, остается не властно. Она стоит под ними, тоже отвечает на вопросы и расточает сдержанные улыбки. Королева и челядь. Дива и восторженные поклонники. Рядом терпеливо ждут Кира и Таня, ее вечная свита. Сейчас, должно быть, поедут куда-нибудь все вместе, по старой доброй традиции. Ну а мне все же пора.
Кое-как распрощавшись с поклонницами, я снова направляюсь к двери и тут слышу ее голос. Она говорит негромко, кругом шумят, орут, щелкают фотовспышками, но ее голос я расслышу всегда, словно в моем мозгу есть для его восприятия особый, никогда не перекрывающийся канал.
– Стас, – окликает она.
Я оборачиваюсь и вижу, как она смотрит на меня и улыбается этими своими изящно вырезанными тонкими губами. Улыбается, чуть склонив голову к плечу, – прекрасная, лукавая, мудрая, величественная, чудная.
