– Я устал. Ухожу. Извините. Вам я все отдал – все, что мог и не мог. Теперь буду жить для себя.
Деньги он присылал аккуратно, но ни разу не пришел. Алисе стало легче после его ухода – теперь в доме была хозяйкой она.
Мать давно жила в своем мире и этим спасалась – пила и ждала сына, писала ему длинные письма. Потом он вышел по УДО, и Алиса оказалась в одной квартире с пьющей и потихоньку сходящей с ума матерью и отсидевшим и обозленным на жизнь братом, который не работал. Жили на пенсию матери по инвалидности и подачки от отца.
Алисе надо было срочно идти работать. Она и пошла – за два года вымыла километры лестниц в подъездах, разнесла миллион телеграмм, перебрала тонну гнилой картошке на овощном складе.
Силы таяли, а денег по-прежнему не хватало. Наступило отчаяние – такое, что она всерьез думала о самом страшном: покончить со всем разом, одним махом. Перебирала возможные пути – таблетки, крыша соседнего дома, колеса машины, крюк в потолке. Она даже удивлялась – было совсем не страшно уходить туда. Страшнее оставаться здесь, на земле. Но все же тянула – не от страха, нет. Просто и на это не было сил. Притаскивалась с работы и падала замертво. В зеркало тогда на себя не смотрела – было противно. Вообще было все противно – ходить по улицам, покупать дешевую еду в магазине, отстаивать очередь в аптеку. Вставать в пять утра, когда за окном непроглядная ночь. Слышать пьяную брань брата и дрожать от ненависти к нему. Перебрехиваться с пьяной матерью. Жить. Жить было тягостно, омерзительно, страшно.
Но она не могла уйти, оставив мать на произвол судьбы. Брат убил бы ее, забил до смерти – он давно поднимал на нее руку. Спасала ее только Алиса.
В тот год она провалилась в театральный. Знала ведь, что не поступит, а все равно пошла, идиотка.
Нет, так неправильно, так жить нельзя. Нельзя жить с этими мыслями, нельзя мечтать о смерти в восемнадцать лет. Но как изменить свою жизнь? Как хотя бы немного ее облегчить? И Алиса устроилась в театральный буфет. Стало немного полегче, правда, воровать было противно. Да и что воровать? Недоеденные котлеты? Надкусанные корзиночки с кремом?
Наконец до нее дошло – деньги! Только деньги смогут все исправить!
Где можно заработать девчонке без профессии и образования?
И тут Алиса вспомнила про Нельку.
Нелька, соседка по дому, жила припеваючи. Про нее все было известно – да она и не скрывала. Нелька была проституткой. Нет, в подворотне она не стояла и в борделе не служила – еще чего! Полная, вальяжная, пышнотелая, голубоглазая, грудастая блондинка Нелька была совершеннейшей мечтой заезжего кавказца. Работала она «на себя, не на тетю». «Клиентов» ее все знали в лицо – возле подъезда по вечерам останавливалось такси, и из него вываливался очередной. Сплетницы-соседки так и говорили: «О, к Нельке очередной!»
Эти «очередные» были, как правило, похожи друг на друга, как братья-близнецы, – смуглые кавказские мужчины далеко за сорок. Не старики, но и не юноши, ясно, что при деньгах. В светлых нарядных рубашках, в брюках с переливом, с золотыми зубами и перстнями на волосатых пальцах, они вытаскивали из багажника машины корзинки с фруктами, тортом, конфетами и бутылками шампанского и коньяка.
Уходили они, как правило, утром. Алиса, сонная и смурная, вечно опаздывающая на работу, встречала их на лестнице. Они бросали на нее короткий, недвусмысленный оценивающий взгляд, ухали вслед и прицокивали зубами. Но почти всегда вежливо здоровались.
Нелька была одинокой – в дальней деревне, у родни, росла ее дочь. В гости к ней дочка не приезжала. Нелька ездила туда сама, возила гостинцы и деньги. Говорила, что дочка ее и родственники живут, «как короли и королевишны». Наверное, так и было.
К Нельке Алиса относилась равнодушно и не осуждала ее – впрочем, она ко всем относилась равнодушно, только бы ноги носили и хватало сил доползти до постели.
А уж как клеймили Нельку соседи! Но бодрости духа та не теряла, а смеясь отвечала:
– Завидуете! Третесь целыми днями возле своих мудаков, тычки ловите, и каждая хотела бы на моем месте оказаться! Что я, не знаю? – отвечала она бабам. – А я по жизни хозяйка. Надо мной начальников нет! И пьяный козел в мою койку не ломится!
Бабы перечисляли, подсчитывали Нелькино добро: две шубы, кожаное пальто. Вся в золоте. Как выйдет из дома – весь день на лестнице запах духов. Косметичка на дом ходит, морду ей массирует.
Три ночи Алиса не спала. А наутро позвонила в Нелькину дверь. Та стояла на пороге во всей красе – голубой стеганый халат, бархатные тапочки с меховой оторочкой, на голове бигуди, на лице толстый слой крема. Нелька держала в руке крупное розовобокое яблоко и меланхолически его жевала. На ее белой, полной шее переливалась крупная золотая цепочка с кулоном.
– Чего тебе? – равнодушно спросила Нелька.
– Поговорить – хрипло ответила Алиса и добавила: – Если можно.
Нелька так же равнодушно чуть отступила, давая зайти.
В квартире было красиво. Очень красиво было в квартире. И очень чисто. И еще – замечательно, просто сказочно пахло. Не луком и не сортиром, не вареной капустой и замоченным бельем. В Нелькиной квартире пахло свежестью, бодрящим воздухом, дорогими духами, шоколадом и кофе.
Полированная мебель с завитушками, хрустальная люстра с тысячами висюлек, ковер на полу. Цветы в вазах – раз, два, три букета. Шелковые гардины на окнах. Наверное, у Алисы были такие глаза, что Нелька хмыкнула:
– Что, нравится?
Алиса смутилась:
– Да. Очень. Очень красиво. И чисто.
– Ну а кому тут гадить? – отозвалась Нелька. – Мужа у меня нет, детей тоже. А мои гости, – она засмеялась, – люди вежливые и аккуратные. Да и некогда им сорить. Они же не сорить приходят, а?
Все правильно. Нелька права. Это не она шалава и дура! Дуры все остальные, замученные работой и бытом, родней и детьми. С авоськами, санками и детьми. Конечно, они завидуют Нельке, завидуют и ненавидят ее.
Нелька сварила кофе и поставила на стол коробку с конфетами. Потом оглядела девочку с какой-то жалостью и спросила:
– А может, ты жрать хочешь, а?
Алиса отказывалась, но хозяйка уже резала ей бутерброды – розовая ветчина, красная семга, свежий огурец. И это в апреле! С ума сойти – свежий огурец в апреле! Просто так, к бутерброду! Нет, так не бывает!
Алиса громко проглотила слюну и, не выдержав, взяла бутерброд. Хоть и неловко, но как же вкусно!
Нелька села напротив. Ей было жалко эту рыжую девочку – живут они трудно, плохо. Пьющая мать, брат только откинулся. Папашка, конечно, свалил. А эта – за всех. Ходит, шатается, бледная, тощая. Глазам больно смотреть. А ведь хорошенькая, только подкорми и приодень. Жалко девчонку.
– Ну, говори, – приказала Нелька, – зачем пришла? Времени у меня, – она метнула глазами на часы, – полчаса! Успеешь, уложишься?
