Мой дачный кабинет на втором этаже – в мансарде. Так почему-то представляется моей жене – писатель должен творить в мансарде. А кабинет и вправду хорош – прямоугольный, отделанный темным, цвета крепкого чая, деревом. Со старинной люстрой и старинным мутноватым зеркалом, с торшером на львиных ногах – антик, как говорит моя жена. С глубоким и удобным креслом с кожаными подлокотниками, с персидским ковром в пастельных тонах. Из кабинета выход на балкон. Там диванчик, столик и кресла. Все для моего удобства, все для комфорта – перекурить, выпить чаю, полюбоваться на кроны изумрудных елей, послушать мерный голос кукушки. Словом, передохнуть от трудов праведных. Расслабиться и вновь зарядиться.
Там, в моем дачном кабинете, я даю интервью, там меня любят снимать киношники и телевизионщики. Там все прекрасно. Только почему я не полюбил этот красивый, уютный дом? Почему мне там не работается? Это загадка. Галка старалась из всех сил, не привлекая меня к строительству и отделке, – я приехал, когда все было готово, стояла мебель и висели гардины.
Я – существо из другого мира. И все низменное, хлопотное, земное – не для меня. Это придумала Галка, и она же растиражировала. Ну а я поддался игре – мне так было удобно. На самом деле я отстранен от дел земных, чтобы ей не мешать! Но я знаю коллег по перу, отлично справляющихся с любым земным делом – будь то строительство дачи, починка машины или засолка капусты. У многих есть различные, вполне человеческие хобби, например сад или огород, столярная мастерская, где мои коллеги по цеху строгают и клеят отличные стулья. Один известный писатель, мой хороший знакомый, отлично печет пироги и варит шикарный хаш. Не все творческие люди безруки и бестолковы.
Конечно, я неловок во многом – например, в общении с рабочими. На меня они вообще не обращают никого внимания, словно меня и нет. Разговаривают всегда с моей женой, чувствуя в ней строгую хозяйку, которая распоряжается финансами.
Для полного комфорта жена наняла мне прислугу – хорошую тетку из местных. Она приходит через день, готовит простую, деревенскую вкусную еду, вроде толстенных, дырчатых, кисловатых оладий, которые она щедро поливает деревенской сметаной. Или варит густой ярко-желтый куриный суп из домашней курицы – жирный, ароматный и безумно вкусный. Она же убирает, стирает и гладит мои вещи, пропалывает клумбы с цветами и при этом молчит, словно глухонемая, что устраивает меня больше всего. Потом я узнал, что Галка запретила ей разговаривать со мной, отвлекать.
Нет, дом был прекрасен. Но мне там совсем не писалось. Вымученные строчки выходили корявыми, неловкими, кургузыми, нескладными. Я расстраивался, выключал ноутбук и подолгу сидел на балконе, бездумно вглядываясь в синеву неба. Галка приезжала примерно раз в три дня, притаскивала сумки продуктов и ревниво осматривала дом – все ли в порядке?
Конечно, она находила изъяны – тетка была деревенской, про японские моющие средства не знала и обиженно объясняла хозяйке, что на мебели осела липовая пыльца, а не придорожная пыль.
Жена сурово отчитывала ее и за готовку, вдалбливая этой простой деревенской женщине, что жирная курица и домашняя сметана – источник холестерина, который ее драгоценному и гениальному мужу наносит несокрушимый вред. Я слышал, как тетка плакала втихомолку, искренне не понимая, в чем она не права.
Я вспоминал другой дом – нет, домишко, избушку на курьих ножках, в которой я бывал несколько раз.
Была она в деревеньке Масолово, что во Владимирской области, где я был первый раз с Петькой, моим единственным закадычным дружком. Во второй раз я приехал туда после тяжелого и затяжного развода с Ниной, а в третий – после истории с Алисой, когда был ходячим трупом.
В Масолове жила дальняя Петькина родственница, звали ее баба Зина.
С опухшими от месячного пьянства рожами, небритые и немытые, мы поехали туда с Петькой, желая прийти в себя после каких-то кошмарных московских загулов.
Баба Зина критически оглядела нас, вздохнула и пошла топить баню. После бани, совсем обессиленных, она нас накормила густыми кислыми щами, заставила выпить какой-то вонючий травяной отвар и уложила спать. Наутро мы проснулись людьми.
Уже тогда, в восьмидесятых, деревенька была совсем хилая и полупустая – молодежь рванула в город, оставались одни старики. Вдоль единственной улицы стояли полуразрушенные и брошенные дома – жалкое и грустное зрелище.
Старики доживали свой век. Грустно доживали, бедно и трудно. К кому-то иногда, очень редко, приезжали дети – привозили продукты, лекарства. Сельского фельдшера было не дождаться. Раз в неделю в деревне появлялась продуктовая лавка – и это было самое главное событие. Лавка стояла час, не больше – впереди было еще пару заброшенных деревень. А вот очередь собиралась с раннего утра, часов с шести. Старики вглядывались в пыльную дорогу – когда появится старенький «лиазик» и привезет сказочные дары. Дары были более чем скромны. Конечно, хлеб – его брали мешками. Маргарин или неопрятный жир в пол-литровых банках. Удача – если селедка, мороженый и давно оттаявший минтай. Твердые пряники, дешевое, крошащееся печенье, простенькие карамельки и конфеты «Школьные», особенно любимые местным народом. Мука, сахар, серые, толстенные макароны, превращающиеся при варке в неаппетитную кашу. Иногда консервы – частик в томате или килька. Почти всю пенсию оставляли старики в этом сказочном Эльдорадо.
Но домой шли довольные – в доме был праздник. Держались на натуральном хозяйстве, на огородах, ягодах, грибах. Те, кто покрепче, держали кур и даже кабанчика. Мясо видели редко – слишком дорого, да и где взять?
Бабка Зина оказалась суровой и крепкой, отнюдь не старой женщиной. Было ей слегка за пятьдесят. Конечно, деревенская жизнь выхолостила ее – руки, лицо были в глубоких морщинах. Судьба ее, как и большинства российских женщин, была обыденна и трагична – муж помер от пьянства, сына зарезали в пьяной драке, а непутевая, по ее собственным словам, дочь сгинула сто лет назад, подавшись в город на заработки и поиски личного счастья.
Но баба Зина жила.
– А куды денешься? – говорила она. – Раз уж бог отпустил.
Хозяйство у нее было крепкое – огромное поле «картохи», главной еды на селе, яблоневый и вишневый сады, с десяток кур, древних, как баба Зина, и маленький кабанчик Степка – визгливый и наглый.
Была еще и стойка с «кролями» – плодились они с катастрофической быстротой, и это была основная мясная пища.
В доме была поразительная чистота – полы баба Зина скребла скребком, половики стирала и сушила на солнце, чугунки и кастрюли сверкали, а на столе лежала ветхая, но белая скатерть.
Селила она меня каждый раз в комнате сына, где стояли стол, кровать и шаткий стул. По ночам меня будил ее богатырский, мужской храп. Но я был счастлив – ах, как мне писалось в Масолове! Пожалуй, так не писалось нигде. Два своих лучших романа я написал именно там. Что значит лучших? Я сам был ими доволен, точнее, мне за них не было стыдно. В них не было фальши. Успех, тиражи, гонорары – ничто по сравнению с моим внутренним ощущением, честное слово.
