Мне перестало казаться, что только мне, мне одной, выпали страшные испытания. Только на меня разгневалась несправедливая судьба. Я поняла, что никого, никого не минует горькая чаша. И с этим надо просто смириться, просто это принять. И главное – жить! Просто жить.
Вы пишете о жизни так, что вам сразу и безоговорочно веришь. Нет, есть много прекрасных и чутких авторов, я всегда слежу за новинками. Но я поняла, что нашла своего, который пишет именно для меня, утешает, пытается мне донести, что я смогу, непременно смогу все пережить.
Конечно, для вас все это не новость, вы слышали это – уверена! – сто тысяч раз! И многим – не только мне – вы близки и созвучны. Я все понимаю.
Наверное, подобные письма вам давно надоели. Мы, читательницы, представляемся вам бесцеремонным, восторженным и экзальтированным племенем, способным утомлять и раздражать.
Простите меня за смелость и наглость писать вам второе письмо.
Еще раз спасибо вам и нижайший поклон!
Сейчас в моей жизни происходят довольно неожиданные и, кажется, приятные события. Все именно так, как вы и писали! Как в старой песенке – помните:
Так уж в мире устоялось – за печалью будет радость.
Не бывает худа без добра.
Кто-то сделал очень мудро и послал за ночью утро,
Будет завтра лучше, чем вчера.
Так вот, и в моей жизни, кажется, наступает утро.
Спасибо вам еще тысячу раз!
Ваша верная и преданная поклонница
Марина Николаевна Сторожева
Так, все! Пора успокоиться и привести эмоции и нервы в порядок!
В конце концов, я – невеста. И мне положено быть счастливой! Или хотя бы казаться.
Я разглядывала себя в зеркало и видела грустную и печальную, совсем несчастливую и даже нерадостную женщину.
Как вы сказали? Невеста?
Что я делаю, боже?
И почему мне так откровенно грустно и плохо?
Максим
Мы долго трепались с Галкой. Она подробно рассказывала про своих внучек, явно не желая замечать тоску в моих коротких, унылых «угу».
Конечно, она захлебывалась от восторга, но не мне, такому паршивому отцу, ее понять. Нет, конечно, ее девчонки прелестны! Но не для меня это все, не для меня.
Дальше она слегка поругала невестку: обычное дело – свекровь. Но быстро свернулась, почувствовав наконец, как сильно меня утомила. Ну а дальше взялась за меня. Лучше бы я слушал про внучек и невестку.
Галка теребила меня по поводу романа, въедливо уточняя, сколько я успел написать. Я бормотал что-то невнятное, и она, конечно, все поняла.
– Так, – сухо сказала жена, – я выезжаю. Буду через четыре дня. Так что ты, мой друг, постарайся!
Я тут же я стал бухтеть:
– Да как ты со мной разговариваешь? Да кто я в конце концов? Мальчик, пацан? Да как ты вообще можешь вторгаться в это, ни черта не понимая? Не много ли на себя берешь, дорогая?
Она хмыкала, но не перебивала – все эти песни ей были знакомы давно, и у нее, в отличие от меня, всегда была прекрасная выдержка.
Я понимал, что вслед за всем этим последуют санкции.
Но тут и Галка не выдержала:
– Это я тут вообще ни при чем? Это я посторонний человек? Или, может, я не знаю сроков, не помню, когда тебе сдавать?
Защищаясь и чувствуя свою вину, я начал орать, как подорванный, отлично понимая, что не прав.
Я орал, что она не имеет никакого права соваться и уж тем более судить меня. Что она вообще далека от моего творчества. Что она вообще понимает в этом? Она, по сути, всю жизнь занимавшаяся всякими шахер-махерами и прочей херней! Да знала бы она, что пишут мне понимающие люди. Да, у писателя бывают кризисы, если угодно. Это не бухгалтерия и не торговля, это сложнейший, труднейший процесс, требующий всего человека!
– Как ты можешь контролировать меня? Что-то требовать? Где ты и где я? Да ты попробуй написать хотя простое письмо – да так, чтобы оно было интересно хотя бы тому, кому адресовано! А тут – книга, роман! И вообще, не кажется ли тебе, дорогая, что ты вторгаешься в те сферы, о которых не имеешь права судить? Занимайся своими внучками и разборками с невесткой! И не лезь, поняла! Не лезь, куда не след!
Она не перебила меня ни разу – надо отдать ей должное.
Когда наконец я заткнулся, она сухо проговорила:
– Макс, я прилетаю четырнадцатого. Номер рейса пришлю. И не забудь послать водителя, слышишь? Всего наилучшего, Макс! А песни про муки творчества мне прекрасно знакомы. Знаешь, как это все называется? Лень! Занимаешься там черт-те чем. Просто нельзя оставить тебя одного. Ей-богу, ты хуже ребенка! С плеткой надо стоять у тебя за спиной.
Все. Отбой. Я все еще гневался и пыхтел, но понимал, что действительно расслабился, разнюнился, так и не смог собраться. Мне действительно нужен надсмотрщик. Меня и правда нужно контролировать, стоять надо мной.
Я тоскливо глядел в свой текст, все больше убеждаясь, что он полное дерьмо. И мне совсем стало тошно. Он был не просто корявый – это поправит редактор, – он был пустой, вымученный, напыщенный и надуманный, как будто не мой.
Я-то знал, как я могу написать. Нет, я все про себя понимал – я не был тщеславен и честолюбив. И потом, меня всегда спасали ирония и самоирония. Может быть, я исписался? Есть же такое понятие – творческое выгорание. Сколько раз я сам это видел. Десятки моих коллег вдруг выдавали такое, что я начинал испытывать стыд и неловкость. Господи, думал я, ну как же так, как они могут? Нельзя не видеть, не понимать, какой бред они написали. Неужели все так банально – деньги? И больше за этим ничего нет?
В такие минуты я думал – вот если это коснется меня, я пойму это тут же, в ту же минуту, честное слово! И ни за что, ни за какие коврижки, ни за какой гонорар не отдам этот текст в редактуру! Я просто покончу с этим делом раз и навсегда и уйду на заслуженный отдых.
Полная глупость, что творец всегда недоволен своей работой – я всегда понимал, когда плохо, а когда хорошо и просто отлично! И гордился собой я неспроста. И поносил себя последними словами тоже не зря.
Я обидел жену, которой всем обязан и которая имеет законное право укорять меня и даже стыдить. Кто, если не она, моя умная жена?
Я выступал и разорялся от своей беспомощности и чувства вины. Да слава богу, что она прилетает и возьмет меня в ежовые рукавицы, наступит мне на ногу своей изящной ножкой так, что я заору. И тут же приду в себя – я себя знаю! Эх, слабый и безвольный я человек.
Мне стало стыдно, и я снова стал себя успокаивать: беспокоится она, как же, волнуется. Да все потому, что ей нужны деньги – ее маленький бизнес, частная парикмахерская, уже почти ничего не приносит, в стране затяжной кризис. Теперь можно рассчитывать только на мои гонорары – мои книги, слава богу, еще продаются. А расходы, у нас, надо сказать, немалые. Мы привыкли жить вольно и широко. Кстати, осенью мы собираемся в Италию. А Италия, знаете ли, требует больших денег. Мы привыкли ни в чем себе не отказывать – мы любим хорошие рестораны и пятизвездные отели. Галка, как все женщины, обожает хорошие шмотки. Статус, однако!
